Некрасов Василий Константинович. Краевед.
Коренной екатеринбуржец.
Текст взят из литературно-краеведческого сборника "Уральская старина", выпуск 5. Екатеринбург, Банк культурной информации, 2003
Текст взят из литературно-краеведческого сборника "Уральская старина", выпуск 5. Екатеринбург, Банк культурной информации, 2003
ВСТРЕЧИ
Рассказ из детства
В редкое свободное время мы с матерью по городу просто
так, праздно, никогда не гуляли — мать работала и довольно много, да и
на плечах была семья. Она брала меня с собой, когда шла куда-то по
делу — на базар или в магазин. Брала меня как рабочую силу, хотя и
слабенькую — помочь что-то поднести. Или встретив ее с работы, опять же
чем-то помочь. Так вот, когда удавалось нам вместе совершать такие
прогулки, это становилось возможностью моего познания старого города.
К концу 30-х годов город менял свое лицо. Правда, еще оставалось много не тронутых (или почти не тронутых) новым строительством улиц. Они интересовали меня, эти старые екатеринбургские улицы, как нечто тихо уходящее. Я спрашивал мать о старых домах, улицах и живших в их мире людях, часто и она сама начинала вдруг рассказывать мне о недавнем прошлом. С того времени, как Екатеринбург стал Свердловском, прошло еще совсем немного лет. Старожилы города долго называли переименованные смутой улицы старыми именами: Вознесенский, Колобовская, Главный...
Однажды, мы с матерью шли по Колобовской (ныне — Толмачева). Она вдруг остановилась у маленького зеленого одноэтажного домика на три окна по фасаду. Домик был под номером 49, он не имел своих ворот и как бы входил в бывшую усадьбу Астраханцева с его двухэтажным каменным домом в стиле «модерн». Рядом с серой астраханцевской громадой сорок девятый дом выглядел именно домишкой. Вот на этом месте моя матушка поведала мне печальную историю.
В этом домике когда-то жила ее подруга и соученица по 1-й женской гимназии. Она назвала имя и фамилию. И я довольно долго помнил их.
«А, что с ней случилось?» — предчувствуя что-то грустное, спросил я. И мать продолжила: «Это было черед самым началом Германской войны. В один из июльских дней 1914 года нас, учениц гимназии, оповестили, что умерла наша одноклассница и что завтра похороны. Назавтра мы собрались здесь, на Колобовской, у дома, где жила покойная, проводить ее в последний путь».
Не буду приводить весь ритуал похорон, как гроб ее несли на руках для отпевания в Вознесенскую церковь и далее везли на кладбище уже на катафалке. Мое детское воображение поразило описание гроба покойной, обитого шелковым крепом. Гроб был закрыт крышкой из полированного дерева, которая на четверть была застеклена, чтобы было видно лицо покойной. Оказывается, девочка умерла от какой-то страшной заразной болезни, скосившей ее в считанные дни.
Уже будучи взрослым, проходя мимо этого дома, я часто вспоминал эпизод рассказанный матерью. Прошло много лет. Нет сейчас ни домика, ни всего этого квартала, а на месте когда-то застроенного участка лишь густые кусты, одичалые собаки да бомжи. Рассказанное матерью забылось. И вот совсем на днях листал я затертые листы газеты «Уральская жизнь» за 11 июля 1914 года. Мне попался некролог и... «Извещение убитых горем родителей о смерти их дочери Маруси Соколовой...»
И снова вспомнил я печальный рассказ матери о кончине своей подруги, вспомнил забытые по-детски имя и фамилию давно умершей гимназистки, одной из жительниц нашего города.
К концу 30-х годов город менял свое лицо. Правда, еще оставалось много не тронутых (или почти не тронутых) новым строительством улиц. Они интересовали меня, эти старые екатеринбургские улицы, как нечто тихо уходящее. Я спрашивал мать о старых домах, улицах и живших в их мире людях, часто и она сама начинала вдруг рассказывать мне о недавнем прошлом. С того времени, как Екатеринбург стал Свердловском, прошло еще совсем немного лет. Старожилы города долго называли переименованные смутой улицы старыми именами: Вознесенский, Колобовская, Главный...
Однажды, мы с матерью шли по Колобовской (ныне — Толмачева). Она вдруг остановилась у маленького зеленого одноэтажного домика на три окна по фасаду. Домик был под номером 49, он не имел своих ворот и как бы входил в бывшую усадьбу Астраханцева с его двухэтажным каменным домом в стиле «модерн». Рядом с серой астраханцевской громадой сорок девятый дом выглядел именно домишкой. Вот на этом месте моя матушка поведала мне печальную историю.
В этом домике когда-то жила ее подруга и соученица по 1-й женской гимназии. Она назвала имя и фамилию. И я довольно долго помнил их.
«А, что с ней случилось?» — предчувствуя что-то грустное, спросил я. И мать продолжила: «Это было черед самым началом Германской войны. В один из июльских дней 1914 года нас, учениц гимназии, оповестили, что умерла наша одноклассница и что завтра похороны. Назавтра мы собрались здесь, на Колобовской, у дома, где жила покойная, проводить ее в последний путь».
Не буду приводить весь ритуал похорон, как гроб ее несли на руках для отпевания в Вознесенскую церковь и далее везли на кладбище уже на катафалке. Мое детское воображение поразило описание гроба покойной, обитого шелковым крепом. Гроб был закрыт крышкой из полированного дерева, которая на четверть была застеклена, чтобы было видно лицо покойной. Оказывается, девочка умерла от какой-то страшной заразной болезни, скосившей ее в считанные дни.
Уже будучи взрослым, проходя мимо этого дома, я часто вспоминал эпизод рассказанный матерью. Прошло много лет. Нет сейчас ни домика, ни всего этого квартала, а на месте когда-то застроенного участка лишь густые кусты, одичалые собаки да бомжи. Рассказанное матерью забылось. И вот совсем на днях листал я затертые листы газеты «Уральская жизнь» за 11 июля 1914 года. Мне попался некролог и... «Извещение убитых горем родителей о смерти их дочери Маруси Соколовой...»
И снова вспомнил я печальный рассказ матери о кончине своей подруги, вспомнил забытые по-детски имя и фамилию давно умершей гимназистки, одной из жительниц нашего города.
Встреча, в которую можно поверить, а можно...
Обсуждение этой встречи долго бытовало в нашей семье,
тогда еще многочисленной. Кто-то смеялся, кто-то делал большие
испуганные глаза, кто-то махал рукой и просил забыть происшедшее, как
выдумку.
Дядюшка мой был человек всесторонне развитый, имел золотые руки, делал все крепко, капитально и умно, имел слух, играл на многих инструментах в духовом оркестре, хорошо танцевал, а уж рассказчиком был — заслушаешься. Трагедия тридцатых оборвала его молодую жизнь.
В конце двадцатых — начале тридцатых годов служил он в военном трибунале и, видимо, курировал Ирбитский район, частенько выезжая туда в командировки. С транспортом тогда было не просто — путь был один — поездом. Вот однажды, возвращаясь из Ирбита, дядюшка по каким-то причинам не попал на пассажирский поезд и ехал на тормозной площадке товарного. Хвостовой кондуктор сообщил ему, что на станции Шарташ поезд из-за отцепки нескольких вагонов простоит долго.
Прикинув, что можно выиграть время, он спрыгнул на переезде Березовского тракта и подался пешком по тракту к городу. Кончалась чудесная летняя ночь, начинало светать. Минут через двадцать пять бодрого армейского шага он достиг района кладбищ. Справа открылись Лютеранское и Еврейское, слева — Михайловское.
Михайловское кладбище того времени занимало небольшую территорию в форме строгого квадрата, обнесенного побеленной загородкой на таком же побеленном каменном фундаменте. На западной стороне в кладбищенском заборе располагались центральные ворота и крепкая просторная изба сторожа. Между западной стороной ограды и железной дорогой, идущей к станции Шарташ, пролегал громадный пустырь, поросший травой и разделенный Березовским трактом, который поворачивал, как и сейчас, к путепроводу на Первомайской улице, тогда еще Клубной, да тремя гужевыми дорогами-тропками, что вели к воротам кладбища. Словом, место глуховатое. Недаром при отступлении красных из города в 1918 году, а отступали они через станцию Шарташ, белые ставили пулеметы у юго-западного угла кладбищенской ограды и успешно обстреливали эшелоны красных, когда те только выходили из небольшой выемки на простор к путепроводу. Потому на станцию Шарташ красные эшелоны прибывали с ощутимыми потерями.
Вернемся к началу. Владимир — так звали моего дядюшку — миновал Михайловское кладбище и вышел на этот самый пустырь, направляясь в сторону железной дороги и улицы Шарташской. Уже почти рассвело. По другой тропке от города по направлению к кладбищу шел молодой мужчина. Поравнявшись, они узнали друг друга, поздоровались за руку, перекинулись несколькими фразами:
«Ты откуда в такую рань?»
«Из командировки, на переезде сошел. А ты?» — спросил дядюшка.
«Из дома, домой на кладбище», — последовал ответ.
И разошлись. Владимир потом говорил, что до него как-то не дошло, почему его знакомый живет на кладбище. Сторожа он знал. Где же тогда жил его знакомый на кладбище? Но времена были такие, что в конце концов знакомый мог жить и у сторожа.
Придя домой и приведя себя в порядок, Владимир поспешил на службу. После работы он совсем было забыл про эту встречу и только за вечерним семейным чаем рассказал о ней. Сидевшие за столом переглянулись. Кто-то из старших спросил: «Володя, а ты не того?» — и повертел пальцем у виска.
«А что?» — удивился дядюшка.
«Да вот что: кого ты встретил, ведь уже помер. Я был у него на похоронах».
За столом произошла немая сцена. Владимир, проиграв в уме подробности встречи, вспомнил, что рука знакомого, когда они здоровались, была очень холодной. Через несколько дней дядюшка навел справки. Действительно, встретившийся знакомый умер за несколько дней до встречи и был похоронен на Михайловском кладбище.
Почти как у Гоголя получилось.
Дядюшка мой был человек всесторонне развитый, имел золотые руки, делал все крепко, капитально и умно, имел слух, играл на многих инструментах в духовом оркестре, хорошо танцевал, а уж рассказчиком был — заслушаешься. Трагедия тридцатых оборвала его молодую жизнь.
В конце двадцатых — начале тридцатых годов служил он в военном трибунале и, видимо, курировал Ирбитский район, частенько выезжая туда в командировки. С транспортом тогда было не просто — путь был один — поездом. Вот однажды, возвращаясь из Ирбита, дядюшка по каким-то причинам не попал на пассажирский поезд и ехал на тормозной площадке товарного. Хвостовой кондуктор сообщил ему, что на станции Шарташ поезд из-за отцепки нескольких вагонов простоит долго.
Прикинув, что можно выиграть время, он спрыгнул на переезде Березовского тракта и подался пешком по тракту к городу. Кончалась чудесная летняя ночь, начинало светать. Минут через двадцать пять бодрого армейского шага он достиг района кладбищ. Справа открылись Лютеранское и Еврейское, слева — Михайловское.
Михайловское кладбище того времени занимало небольшую территорию в форме строгого квадрата, обнесенного побеленной загородкой на таком же побеленном каменном фундаменте. На западной стороне в кладбищенском заборе располагались центральные ворота и крепкая просторная изба сторожа. Между западной стороной ограды и железной дорогой, идущей к станции Шарташ, пролегал громадный пустырь, поросший травой и разделенный Березовским трактом, который поворачивал, как и сейчас, к путепроводу на Первомайской улице, тогда еще Клубной, да тремя гужевыми дорогами-тропками, что вели к воротам кладбища. Словом, место глуховатое. Недаром при отступлении красных из города в 1918 году, а отступали они через станцию Шарташ, белые ставили пулеметы у юго-западного угла кладбищенской ограды и успешно обстреливали эшелоны красных, когда те только выходили из небольшой выемки на простор к путепроводу. Потому на станцию Шарташ красные эшелоны прибывали с ощутимыми потерями.
Вернемся к началу. Владимир — так звали моего дядюшку — миновал Михайловское кладбище и вышел на этот самый пустырь, направляясь в сторону железной дороги и улицы Шарташской. Уже почти рассвело. По другой тропке от города по направлению к кладбищу шел молодой мужчина. Поравнявшись, они узнали друг друга, поздоровались за руку, перекинулись несколькими фразами:
«Ты откуда в такую рань?»
«Из командировки, на переезде сошел. А ты?» — спросил дядюшка.
«Из дома, домой на кладбище», — последовал ответ.
И разошлись. Владимир потом говорил, что до него как-то не дошло, почему его знакомый живет на кладбище. Сторожа он знал. Где же тогда жил его знакомый на кладбище? Но времена были такие, что в конце концов знакомый мог жить и у сторожа.
Придя домой и приведя себя в порядок, Владимир поспешил на службу. После работы он совсем было забыл про эту встречу и только за вечерним семейным чаем рассказал о ней. Сидевшие за столом переглянулись. Кто-то из старших спросил: «Володя, а ты не того?» — и повертел пальцем у виска.
«А что?» — удивился дядюшка.
«Да вот что: кого ты встретил, ведь уже помер. Я был у него на похоронах».
За столом произошла немая сцена. Владимир, проиграв в уме подробности встречи, вспомнил, что рука знакомого, когда они здоровались, была очень холодной. Через несколько дней дядюшка навел справки. Действительно, встретившийся знакомый умер за несколько дней до встречи и был похоронен на Михайловском кладбище.
Почти как у Гоголя получилось.
Осенняя встреча
Подходил к концу чудесный сентябрьский день 1948 года.
Левитановские краски были разлиты всюду, и на город приятно было
смотреть. Тогда еще сохранилось много старых домов, которые сейчас
утопали в оранжево-желтой гамме таких же старых деревьев. Не хотелось
уходить с улиц, хотелось смотреть и смотреть на эти чудесные уголки,
пахнущие былым и навевающие какую-то особую ностальгию по уходящей
романтике. Мы шли историческими кварталами с отцом и молчали. Каждый
любовался меняющимися осенними этюдами. Иногда мы, как по команде
останавливались и восхищались каким-нибудь старинным домом или
живописным видом еще Уцелевшей кованой решетки. Так добрались до
Московской Улицы, где сели на трамвай второго маршрута, чтобы добраться
до конечной остановки — ехали к знакомым. В трамвае было почти
свободно, мы сели на левую сторону по ходу, где в старых вагонах окна
не открывались. Сидевший справа У открытого окна старик как-то живо
поглядел на нас.
Мы оба были одеты в форму при погонах. В пути старик все время поглядывал в сторону отца, отец же в свою очередь тоже посмотрел на него и замер, будто что-то припоминая Старик привлек и мое внимание. Я почти нагловато его разглядывал. В молодости это был явно красивый мужчина. Сейчас на вид ему можно было дать лет семьдесят. Седые, но еще не редкие, волосы причесаны и уложены, брови и небольшие усы подстрижены, щеки гладко выбриты. Мне бросилось в глаза его одеяние. Одет он был очень бедно. Серенький в темную полоску пиджак, изрядно поношенный с коротенькими рукавами, такие же брюки, выцветшая, когда-то, видно, голубая рубашка без галстука. Все это было очень ветхое, много раз аккуратно заштопанное, но хорошо выстиранное и наглаженное, черные старенькие рабочие ботинки были начищены. Длинные с тонкими пальцами и чистыми ногтями кисти рук лежали на коленях. Так, переглядываясь, мы доехали до кольца ВИЗа. Все вышли из вагона. Старик стал придерживаться нас. И вновь я заметил деталь — он шел прямо, не горбясь. Потом вдруг обратился к отцу: «Гражданин майор!». Далее сказал, что узнал отца, назвав его фамилию и имя, заметил, что отчества не знает, так как отца помнит мальчишкой — учащимся реального училища, помнит его сестру Катю и мать, когда они жили на вокзале в казенной квартире. Представился и сам (как жаль, что я не запомнил его фамилию!), сообщив, что в прошлом он жандармский поручик, в 1911 —1914 годах служил в железнодорожном жандармском управлении и всех, кто работал и жил на станции Екатерин-бург-1-й, он знал. В 1914 году его перевели в действующую армию, прошел всю войну и к 1917 году выслужил чин ротмистра. В восемнадцатом вернулся в Екатеринбург, потерял семью, пережил много мытарств, в 1938 году был арестован и осужден на десять лет, отсидел «от звонка до звонка» и чудом избежал расстрела. Недавно вышел из заключения, живет у брата на ВИЗе, тяготится, что стесняет того в средствах, ждет работы, которую обещают на ипподроме при лошадях.
Так коротко он описал свою грустную историю. Пройдя вместе еще квартал, мы расстались с попутчиком и шли с отцом молча, переживая эту встречу. Ведь почти незнакомые люди узнали друг друга через тридцать четыре года. А сколько всего случилось за это время...
Мы оба были одеты в форму при погонах. В пути старик все время поглядывал в сторону отца, отец же в свою очередь тоже посмотрел на него и замер, будто что-то припоминая Старик привлек и мое внимание. Я почти нагловато его разглядывал. В молодости это был явно красивый мужчина. Сейчас на вид ему можно было дать лет семьдесят. Седые, но еще не редкие, волосы причесаны и уложены, брови и небольшие усы подстрижены, щеки гладко выбриты. Мне бросилось в глаза его одеяние. Одет он был очень бедно. Серенький в темную полоску пиджак, изрядно поношенный с коротенькими рукавами, такие же брюки, выцветшая, когда-то, видно, голубая рубашка без галстука. Все это было очень ветхое, много раз аккуратно заштопанное, но хорошо выстиранное и наглаженное, черные старенькие рабочие ботинки были начищены. Длинные с тонкими пальцами и чистыми ногтями кисти рук лежали на коленях. Так, переглядываясь, мы доехали до кольца ВИЗа. Все вышли из вагона. Старик стал придерживаться нас. И вновь я заметил деталь — он шел прямо, не горбясь. Потом вдруг обратился к отцу: «Гражданин майор!». Далее сказал, что узнал отца, назвав его фамилию и имя, заметил, что отчества не знает, так как отца помнит мальчишкой — учащимся реального училища, помнит его сестру Катю и мать, когда они жили на вокзале в казенной квартире. Представился и сам (как жаль, что я не запомнил его фамилию!), сообщив, что в прошлом он жандармский поручик, в 1911 —1914 годах служил в железнодорожном жандармском управлении и всех, кто работал и жил на станции Екатерин-бург-1-й, он знал. В 1914 году его перевели в действующую армию, прошел всю войну и к 1917 году выслужил чин ротмистра. В восемнадцатом вернулся в Екатеринбург, потерял семью, пережил много мытарств, в 1938 году был арестован и осужден на десять лет, отсидел «от звонка до звонка» и чудом избежал расстрела. Недавно вышел из заключения, живет у брата на ВИЗе, тяготится, что стесняет того в средствах, ждет работы, которую обещают на ипподроме при лошадях.
Так коротко он описал свою грустную историю. Пройдя вместе еще квартал, мы расстались с попутчиком и шли с отцом молча, переживая эту встречу. Ведь почти незнакомые люди узнали друг друга через тридцать четыре года. А сколько всего случилось за это время...
ПРОСЬБА СТАРОСТЫ
Зашёл как-то ко мне краевед Шитов и, протягивая какую-то
бумажку, сказал: «Вот любопытный документ для тебя, как интересующегося
старыми кладбищами. Для тебя переписал».
Читаю. Действительно бумажка любопытная, и не только кладбищенской темой. Она очень интересна, как иллюстрация взаимосвязи и уважения между законодательной и исполнительной властями в давние времена.
Стоит привести этот документ целиком, со всеми деталями.
Читаю. Действительно бумажка любопытная, и не только кладбищенской темой. Она очень интересна, как иллюстрация взаимосвязи и уважения между законодательной и исполнительной властями в давние времена.
Стоит привести этот документ целиком, со всеми деталями.
№ 5844 27 августа 1876 года.
Так как вопрос о переносе
Так как вопрос о переносе
порохового погреба разрешен,
то настоящее ходатайство
само собой разрешается.
Городской голова М. Нуров.
Городской голова М. Нуров.
В Екатеринбургскую Городскую Зуправу
От старосты Екатеринбургской
Иоанно-Предтеченской кладбищенской
церкви Фролова.
Объявление
В грани отведённой в собственность кладбищенской церкви и огороженной кругом каменной стеной летом, с давних времён существует принадлежащий воинской команде пороховой погреб, который как отзывается начальник воинской команды, по ветхости и малом помещении для хранения пороха очень неудобен, а так как место на котором помещается погреб составляет церковную собственность, то я на основании указа Святейшего правительствующего синода от 11 февраля 1870 г., пропечатанного в 18 номере Пермских Епархиальных ведомостей имею честь покорнейше просить Городскую управу перенести погреб этот из церковной ограды на другое удалённое и свободное место; На седьмом Вселенском Соборе 19-м правилом утверждено: что посвящается Богу то не может быть отчуждаемо, ещё одно древнее правило в 67 § церковного законоведения — изъяснено так: земли, дома и другие строения принадлежащие как церковным, так равно монастырям и архиерейским домам не могут быть отчуждаемы какими либо помещениями, не принадлежащими церкви.
Церковный староста П. Фролов.
23 августа 1876 г.
ГАСО Ф. 62. оп. 1, д. 747. т. II. лист 141.
Таким образом, староста Фролов аргументированно объяснил, что
посторонним строениям не место на кладбище, и даже такое ответственное
строение, как пороховой погреб, подлежит переносу. Но удивление
вызывает не только это, а то, что староста направил прошение 23 августа
1876 года, а решение по испрашиваемому получил 27 августа 1876 года за
подписью тогдашнего Городского головы Нурова, то есть на пятый день. И
решение было положительным!
Прочитав документ, я вспомнил ещё одно. Когда-то попадала мне в руки одна оригинальная бумага, подписанная Екатеринбургским воинским начальником по этому вопросу. И я отыскал её вновь. Вот он, документ, в котором кратко, по-воинскому, изложено: «Премного благодарен, буду с новым погребом. Полковник Лысов. 31 августа 1876 года».
Так развязалось дело тремя городскими структурами. И в самые кратчайшие сроки, без проволочек, тяжбы и неудовольствий сторон.
Прочитав документ, я вспомнил ещё одно. Когда-то попадала мне в руки одна оригинальная бумага, подписанная Екатеринбургским воинским начальником по этому вопросу. И я отыскал её вновь. Вот он, документ, в котором кратко, по-воинскому, изложено: «Премного благодарен, буду с новым погребом. Полковник Лысов. 31 августа 1876 года».
Так развязалось дело тремя городскими структурами. И в самые кратчайшие сроки, без проволочек, тяжбы и неудовольствий сторон.
P. S. Комментарий составителя:
Удивительный документ по сути своей, срокам принятия решения и согласованности сторон. Сразу вспомнилась современная волокита, перенос ответственности, корыстное затягивание решения и прочие препоны. И при всём этом — ни малейшего внимания к интересам просящего. Устройство гаражей в зоне детских площадок и озеленённых дворов, полное пренебрежение к территориям кладбищ, их застройка с разорением могил, уничтожение памятников архитектуры в городской исторической среде и многое другое, что делается с согласия и при участии властей, но без согласия населения. Оглянулись бы на историю!
Удивительный документ по сути своей, срокам принятия решения и согласованности сторон. Сразу вспомнилась современная волокита, перенос ответственности, корыстное затягивание решения и прочие препоны. И при всём этом — ни малейшего внимания к интересам просящего. Устройство гаражей в зоне детских площадок и озеленённых дворов, полное пренебрежение к территориям кладбищ, их застройка с разорением могил, уничтожение памятников архитектуры в городской исторической среде и многое другое, что делается с согласия и при участии властей, но без согласия населения. Оглянулись бы на историю!
ВОСПОМИНАНИЕ
В последние годы в чешской печати появилось много мемуарной
литературы. Интересно, что среди авторов встречаются бывшие солдаты и
офицеры бело-чешского корпуса, воевавшего на стороне адмирала Колчака
на Урале и Сибири. Многих из них уже давно нет в живых.
Знаток истории гражданской войны на Урале, екатеринбуржец Александр Михайлович Кручинин, в поисках исторического материала по теме этой войны обратился к чешским изданиям и нашёл немало источников. В разных краеведческих изданиях он опубликовал некоторые сообщения о деятельности чехов на Урале.
Среди белочехов были естественно не только кадровые военные, но и люди совсем мирных профессий, втянутые в войну и смуты. Я был поражён, когда увидел целую серию цветных открыток с видами Екатеринбурга того времени, изданную в Чехии с акварельных рисунков художника Вылчека, бывшего солдата чешского корпуса. Человек оставил память о тех местах, где он оказался. Поражает то, с какой теплотой и подробностями выполнены рисунки — сразу узнаёшь свой город и особенно те уголки, которые уже утрачены и временем, и стараниями злых людей. Не в укор будет сказано местным живописцам, например, Туржанскому, Денисову-Уральскому, Слюсареву и другим, но они не оставили потомкам изображений уголков нашего уютного в то время Екатеринбурга.
Среди чехов были и учителя. По материалам Александра Михайловича Кручинина попробуем развить тему об одном из них. Звали его Матиас Францевич Немец — он преподавал так называемую «сокольскую гимнастику»1 в Екатеринбургской мужской гимназии и Алексеевском реальном училище. В мужскую гимназию он прибыл по назначению и просьбе директора и одновременно инспектора учебного округа Яненца Альфреда Карловича — человека передовых взглядов, особенно в системе народного просвещения.
Матиас Францевич приступил к своим обязанностям 16 сентября 1910 года. Он был римско-католического вероисповедования, 1886 года рождения, окончил полный курс Сокольской гимназии2.
Приняли его в учительской среде приветливо как и полагается в интеллигентном коллективе, и, пожалуй, даже с некоторым интересом, так как с ним было связано нечто новое в учебной программе. Внешне приятный, стройный, выше среднего роста, с поставленным голосом он пользовался как у педагогов, так и учащихся авторитетом. Как по сговору, имя «Матиас» коллектив гимназии переделал в «Матвей». Стал теперь новый педагог Матвеем Францевичем и, главное, настоящим екатеринбуржцем. Предоставили ему по закону о госслужащих казённую квартиру.
Наступил 1914 год, год Великой войны. Матвей Францевич, как офицер запаса, был призван в русскую армию и отправлен на фронт.
Революция 1917-го и последовавшая за ней гражданская война внесли свои жуткие поправки в судьбы миллионов людей. Смута вмешалась и в судьбу бывшего преподавателя Екатеринбургской гимназии. Матиас Францевич Немец попал в чехословацкий корпус и дослужился в нём до командира батальона.
Офицер с боевым опытом, он получил несколько ранений, последнее, довольно тяжёлое, уложило его в госпиталь Челябинска. Но когда Матиас Францевич услышал, что его часть двигается на Екатеринбург, чтобы освободить его от красных, раненый офицер покидает госпиталь и догоняет свой батальон.
Екатеринбург был уже в руках первого эшелона чешских легионеров, подошедших со стороны Перми. Разрозненные отряды красных разбрелись по окрестным лесам восточнее и южнее Екатеринбурга. Матиас Францевич со своим батальоном, развернув его в цепь, осторожно подходил к городу со стороны Уфалея, прочёсывая лес. Он ещё не знал, что город уже находится в руках белых войск. Выйдя на большую поляну впереди цепи, он увидел шевелящихся в кустах красноармейцев. У многих на штыках были привязаны платки — знак сдачи. Вдруг вперёд группы красноармейцев из кустов выи юноша с поднятой винтовкой, и громко обратился к офице " «Не стреляйте, Матвей Францевич! Я учился у вас в гимназии Я — такой-то». Матиас Францевич узнал в красноармейце своего ученика, бывшего гимназиста, и тут же предложил всту пить в его отряд. От гимназиста он и узнал, что город в руках белых3. Ситуация изменилась. Вот такая произошла встреча екатеринбуржцев.
Остаётся добавить, что Матиас Францевич Немец прожил большую жизнь, навсегда избрав для себя путь военного, прошёл фашистский лагерь Бухенвальд, потом служил в армии социалистической Чехословакии на больших должностях. Умер он в 1975 году в Праге. Там и похоронен. Последний его чин — дивизионный генерал (чин, равный генерал-лейтенанту). Награждён был орденами русскими и европейскими.
Знаток истории гражданской войны на Урале, екатеринбуржец Александр Михайлович Кручинин, в поисках исторического материала по теме этой войны обратился к чешским изданиям и нашёл немало источников. В разных краеведческих изданиях он опубликовал некоторые сообщения о деятельности чехов на Урале.
Среди белочехов были естественно не только кадровые военные, но и люди совсем мирных профессий, втянутые в войну и смуты. Я был поражён, когда увидел целую серию цветных открыток с видами Екатеринбурга того времени, изданную в Чехии с акварельных рисунков художника Вылчека, бывшего солдата чешского корпуса. Человек оставил память о тех местах, где он оказался. Поражает то, с какой теплотой и подробностями выполнены рисунки — сразу узнаёшь свой город и особенно те уголки, которые уже утрачены и временем, и стараниями злых людей. Не в укор будет сказано местным живописцам, например, Туржанскому, Денисову-Уральскому, Слюсареву и другим, но они не оставили потомкам изображений уголков нашего уютного в то время Екатеринбурга.
Среди чехов были и учителя. По материалам Александра Михайловича Кручинина попробуем развить тему об одном из них. Звали его Матиас Францевич Немец — он преподавал так называемую «сокольскую гимнастику»1 в Екатеринбургской мужской гимназии и Алексеевском реальном училище. В мужскую гимназию он прибыл по назначению и просьбе директора и одновременно инспектора учебного округа Яненца Альфреда Карловича — человека передовых взглядов, особенно в системе народного просвещения.
Матиас Францевич приступил к своим обязанностям 16 сентября 1910 года. Он был римско-католического вероисповедования, 1886 года рождения, окончил полный курс Сокольской гимназии2.
Приняли его в учительской среде приветливо как и полагается в интеллигентном коллективе, и, пожалуй, даже с некоторым интересом, так как с ним было связано нечто новое в учебной программе. Внешне приятный, стройный, выше среднего роста, с поставленным голосом он пользовался как у педагогов, так и учащихся авторитетом. Как по сговору, имя «Матиас» коллектив гимназии переделал в «Матвей». Стал теперь новый педагог Матвеем Францевичем и, главное, настоящим екатеринбуржцем. Предоставили ему по закону о госслужащих казённую квартиру.
Наступил 1914 год, год Великой войны. Матвей Францевич, как офицер запаса, был призван в русскую армию и отправлен на фронт.
Революция 1917-го и последовавшая за ней гражданская война внесли свои жуткие поправки в судьбы миллионов людей. Смута вмешалась и в судьбу бывшего преподавателя Екатеринбургской гимназии. Матиас Францевич Немец попал в чехословацкий корпус и дослужился в нём до командира батальона.
Офицер с боевым опытом, он получил несколько ранений, последнее, довольно тяжёлое, уложило его в госпиталь Челябинска. Но когда Матиас Францевич услышал, что его часть двигается на Екатеринбург, чтобы освободить его от красных, раненый офицер покидает госпиталь и догоняет свой батальон.
Екатеринбург был уже в руках первого эшелона чешских легионеров, подошедших со стороны Перми. Разрозненные отряды красных разбрелись по окрестным лесам восточнее и южнее Екатеринбурга. Матиас Францевич со своим батальоном, развернув его в цепь, осторожно подходил к городу со стороны Уфалея, прочёсывая лес. Он ещё не знал, что город уже находится в руках белых войск. Выйдя на большую поляну впереди цепи, он увидел шевелящихся в кустах красноармейцев. У многих на штыках были привязаны платки — знак сдачи. Вдруг вперёд группы красноармейцев из кустов выи юноша с поднятой винтовкой, и громко обратился к офице " «Не стреляйте, Матвей Францевич! Я учился у вас в гимназии Я — такой-то». Матиас Францевич узнал в красноармейце своего ученика, бывшего гимназиста, и тут же предложил всту пить в его отряд. От гимназиста он и узнал, что город в руках белых3. Ситуация изменилась. Вот такая произошла встреча екатеринбуржцев.
Остаётся добавить, что Матиас Францевич Немец прожил большую жизнь, навсегда избрав для себя путь военного, прошёл фашистский лагерь Бухенвальд, потом служил в армии социалистической Чехословакии на больших должностях. Умер он в 1975 году в Праге. Там и похоронен. Последний его чин — дивизионный генерал (чин, равный генерал-лейтенанту). Награждён был орденами русскими и европейскими.
Примечания
1 Сокольская гимнастика развилась сначала в Чехии, позднее в других славянских странах. В ней преобладали групповые и строевые движения (пирамиды, хороводы и пр.). Широкое её распространение объяснялось не столько её достоинствами с гигиенической и педагогической точек зрения, сколько воспитательно-патриотическим характером сокольских гимнастических организаций и красотой упражнений.
(Курс сокольской гимнастики. СПБ 1912 г. )
2 «Справочная книга Оренбургского учебного округа» 1911 г. Стр. 184 и 191.
3 Немец М. Ф. «Дорогами к свободе» 1994 г.
1 Сокольская гимнастика развилась сначала в Чехии, позднее в других славянских странах. В ней преобладали групповые и строевые движения (пирамиды, хороводы и пр.). Широкое её распространение объяснялось не столько её достоинствами с гигиенической и педагогической точек зрения, сколько воспитательно-патриотическим характером сокольских гимнастических организаций и красотой упражнений.
(Курс сокольской гимнастики. СПБ 1912 г. )
2 «Справочная книга Оренбургского учебного округа» 1911 г. Стр. 184 и 191.
3 Немец М. Ф. «Дорогами к свободе» 1994 г.
