четверг, 23 августа 2012 г.

Повествование о житии, прозорливости и молитвенной помощи старца Константина (Шипунова)

В середине XX века на окраине Екатеринбурга в простом бревенчатом доме жил смиренный старец святой жизни — отец Константин (Шипунов). Кто, ревнующий о спасении своей души, не хотел бы встретиться с таким человеком, услышать его назидательное слово?
Это мудрое слово — драгоценный бисер духовный, посчастливилось слышать многим его чадам и просто людям, приходившим к нему с вопросами и скорбями. Благодаря их бережной памяти сегодня мы тоже можем черпать наставления в речениях и в жизни святого человека, можем войти мысленно в его скромнейшую келью, где он исповедывал и наставлял, уча «искать прежде всего Царствия Божия и правды Его», где в Светлую заутреню блаженно предал свой дух Господу. Из рассказов и воспоминаний людей, знавших отца Константина, их судеб и откровений сложилось сие жизнеописание.

Биографическими фактами мы располагаем немногими. Известно лишь, что родился Константин Яковлевич Шипунов в 1877 году в Пермской губернии, в крестьянской семье. Родителей его звали Иаков и Татиана. В юные свои годы Константин работал в родной деревне учителем, а затем жил в строящемся тогда Белогорском монастыре, намеревался стать монахом. Но получил неожиданное благословение — выйти из монастыря и жениться. Константин горевал, даже был некоторое время в отчаянии от необходимости так резко изменить свою жизнь. Однако ослушаться не посмел.
Жена Константина Наталья была дочерью богатых родителей, но под влиянием мужа скоро научилась трудиться по хозяйству: семья получилась большая — четверо сыновей и две дочери. Константин Яковлевич рано овдовел. Все сыновья его погибли на войне.
В октябрьское лихолетье большинство насельников Белогорского монастыря претерпели мученическую кончину. Подвиг же Константина Шипунова был многолетним и ежедневным, ибо Господь возложил на его рамена благое бремя старчества. Как пастырь добрый, он в суровое время духовной засухи вел вверенных ему Богом овец к источникам воды живой…
Постриг и рукоположение отца Константина совершил архиепископ Григорий (Яцковский) еще до основания своего раскола. Отец Константин в раскол не уклонился, сохранив верность Местоблюстителю Патриаршего Престола. После кончины владыки Григория отец Константин прилежно молился о его упокоении и прощении грехов вольных и невольных.
Свое старческое служение отцу Константину довелось исполнять не в тиши монастыря, а посреди мира, полного суеты. Жил старец в свои преклонные годы с дочерью и ее большим семейством, помогал внукам, занимался с правнуками и безотказно принимал посетителей. Его сердечного тепла хватало на всех. У дочери Раисы характер был не из легких, так что со всеми близкими терпел старец и скорби. Чада его знали, с каким истинным смирением несет свой крест их наставник.
* * *
Семья протоиерея Евгения К. с молодости была на послушании у отца Константина, на таком неукоснительном послушании, что супруги даже «на пять копеек ничего не покупали без старцева благословения» (как признается супруга о. Евгения — матушка Мария). Историю этой семьи, влияние на ее судьбу отца Константина мы изложим подробно, так как она отражает не только чью-то частную жизнь, но и сложную атмосферу тех лет, когда жил и совершал свой подвиг старчества иеросхимонах Константин Шипунов
…В 1952 году молодой жизнерадостный человек по имени Евгений Васильевич К. закончил в Свердловске юридический институт и был направлен народным судьей в Пермскую область, Кунгурский район. Семья у Евгения была верующая, но посторонние об этом не знали. На работе поначалу все складывалось удачно, молодому специалисту даже обещали повышение и, как обязательное условие, предложили написать заявление в партию, в ту партию, вождь которой заявил: «Чем больше попов мы уничтожим, тем лучше». Евгения одолевали сомнения — как поступить? Отказаться — значит, загубить карьеру. Согласиться — грешно для верующего человека. Очень переживала за Евгения мама, Анна Афанасьевна, вместе они искали доброго совета. Обращались к разным священникам, но те прямого ответа избегали, вероятно, опасаясь доноса. Какой-то батюшка пытался уверить, что в партию можно вступить: «У меня, — сказал, — все зятья партийные». Но Анна Афанасьевна продолжала искать священника по-настоящему мудрого, и вскоре Господь помог: кто-то рассказал ей о старце Константине. Евгений поехал в Екатеринбург. Нашел отца Константина, изложил свои проблемы и услышал очень серьезный ответ. «Настало время выбора, — объяснил отец Константин, — либо ты изберешь Бога и, значит, откажешься от партии, либо станешь коммунистом, то есть отступником от Христа». Евгений вздохнул с облегчением. Он услышал то, чего и хотела его душа. Слова старца укрепили его силы. Еще не раз придет он в этот дом рассказать о себе, получить благословение. Вскоре в молодой семье родилась вторая дочь, надо было ее крестить. Мать и жена поехали в дальнюю деревню, где их никто не знал, договорились со священником и совершили над малышкой обряд крещения. Но псаломщица этой церкви, к несчастью, была внештатным сотрудником в «органах», поэтому факт крещения очень скоро стал известен на работе у молодого судьи. О том, что наступает время скорбей, Евгения предупредил отец Константин. Однажды, благословляя его на прощание, старец сказал: «Тебя ждут скорби. Жизнь может перемениться. Но Бог поможет». Через некоторое время Евгения пригласили в комитет комсомола и спросили, знает ли он, что его мать и жена крестили ребенка в такой-то деревне и с его ли согласия это сделано.
— Да, — ответил Евгений прямо, — я об этом знал и был согласен.
— Как? Ты что же, верующий?!
— Я — верующий, — твердо ответил молодой судья.
Тут начались восклицания: «Каким образом? Затесался в наши ряды!» и так далее. Не откладывая, устроили из заседания настоящее судилище, и решили: с работы уволить. Но моментально уволить не позволяли законы «демократического» государства. Ведь в Конституции провозглашалась свобода совести. Пока наверху думали, как уволить верующего народного судью, он продолжал добросовестно трудиться, так что придраться к нему не могли. Разбирательство в комитете комсомола происходило как раз в Великом Посту, накануне Пасхи.
Через день комсомольцы проводили субботник, после которого зашли в чайную, где в этот момент произошел какой-то беспорядок, в итоге комсомольские вожаки попали на судебный процесс, который вел верующий судья . Так в пасхальные дни сбылись над атеистами слова Господа «Не судите, да не судимы будете».
Месяца через два приехал главный психиатр области, побеседовал с Евгением на отвлеченные темы и составил заключение, что по медицинским показаниям он является непригодным к занимаемой должности.
Семья переезжает в Свердловск, Евгений устраивается на завод и продолжает окормляться со всей семьей у отца Константина. Однажды он услышал от старца фразу непонятную, но врезавшуюся в память. Батюшка спросил: «Ну что, твои братья по-прежнему пьют? А ты не пей. Но будет время — ты будешь пить, пить — хорошо!… пить, пить — хорошо!..» Говоря это, он держал руки поднятыми, будто пьет из большого сосуда. Фраза была загадочная, но чувствовалось, что она сказана с большим значением. Когда Евгений пересказал ее матери, Анна Афанасьевна испугалась: «Все понятно, это старец не простой, а прозорливый — ты, видно, тоже запьешь». «Нет, на это непохоже, — покачал головой Евгений, — он про что-то другое говорил».
Время шло, и, спустя уже несколько лет после блаженной кончины старца Константина, в жизни мирянина Евгения К. произошли благие изменения; его пригласил правящий епископ Климент и предложил принять сан священника. А спустя еще какое-то время молодой священник Отец Евгений, причащаясь из чаши в алтаре, вспомнил таинственную фразу и понял, что прозорливый старец дал ему тогда сокровенное благословение на священство.
С трогательной простотой благословил отец Константин Евгения быть организатором на своих похоронах. В ту весну 1960 года Евгений взял отпуск на Страстную и Светлую седмицы и хотел провести их в Троице-Сергиевой Лавре. Но отец Константин сказал: «Да ты уже там был. Не езди в этом году. Дома побудь». Евгений сначала пытался возражать: «Да дома только грешить больше, заняться-то нечем». «Займешься чем-нибудь», — сказал старец. А утром в первый день Пасхи стало известно, что старец Константин предал свой дух воскресшему Господу. И, конечно, дело нашлось для Евгения при организации похорон.

В просторном, уютном доме митрофорного протоиерея Евгения К. тихо. Суета улиц осталась где-то далеко, в другом мире. А здесь оживает для нас в рассказах дивный старец, хочется еще и еще слушать о нем, замечая, как благодатно просветляется душа, хотя и страшно задуматься: а как бы тебя встретил отец Константин, который все видел духовными очами?
Матушка Мария, вспоминая старца, в свои почтенные годы становится похожей на девочку, которая рассказывает о любимом дедушке.
Наша семья была полностью у него на послушании. На таком послушании, что мы даже на пять копеек ничего не покупали без его благословения, хотя отец Евгений тогда еще судьей работал. Отец Константин был очень строгий. Он день и ночь в молитве. Отдыха у него не было, он всей душой пребывал в молитве, всегда в посте. Я пришла к нему с дочками (у меня их тогда было трое), а он говорит: «Давай сюда Танюшу». Это моя старшая. Поставил ее и стал вокруг ходить, благословлять. Благословляет и плачет. И что-то будто отгоняет от нее. А спросить, почему плачет и что отгоняет, я боюсь, просто-напросто боюсь. Потом мы попрощались и ушли. А Таня была бойкая, в пять лет много молитв знала, пела акафист нараспев. И вот приходим к родственникам, а там выпивают. Она говорит: «Что же вы делаете? Спасаться надо, а вы пьете! Это ведь зеленый змей!» Бабушка говорит: «Таня, отстань от них». А она: «Нет. Я вот сейчас буду стоять, поклоны делать и Богородице молиться, и вы пить не будете». Она была такая настойчивая, прямолинейная.
И в эту же ночь искушение случилось. Ночью она вдруг кричит: «Бабушка, вставай скорей, вставай скорей! Меня бесы бьют!» И у нее отнялись ручки и ножки. Бабушка стала ее одевать. Подает пальто, а Таня говорит: «Что ты так подаешь? Это же духи, и в рукава скачут, и везде. Перекрести, а потом подавай». Она умная девочка. Так вот, одели ее и мне в три часа ночи привезли на саночках. Положили ее на кроватку, и она как бы сознание потеряла. Утром, прежде, чем врача вызвать, я к отцу Константину побежала. Он меня встречает. Никогда не встречал, а тут встречает. И говорит: «О, горе какое. Какой крест! Ну, что ж, мать, у тебя есть в комоде одно полотенце новое. Ты в крещенскую воду его обмакни и ей на головушку положи. А сами читайте Евангелие, об исцелениях: ты, супруг, бабушка. Господь поможет». Утром врач пришла. «А что с Танюшей?» Я отвечаю: «Посмотрите». Рассказывать ведь не будешь, сразу в психушку увезут. Она посмотрела и говорит: «Что-то непонятное. Надо в больницу». Я отвечаю: «Простите меня, я в больницу ее отправлю, но не сейчас». Мне ведь надо опять к старцу сбегать, спросить, отдавать ее в больницу или нет. Врач согласилась. Обычно отец Константин, если надо было в больницу, или на операцию, благословлял, а тут нет. Говорит: «Евангелие читайте». И мы читали Евангелие над ней беспрерывно около суток. И вот ближе к 12 часам ночи она стала улыбаться и вдруг сказала: «Матерь Божия!», и такая была у нее улыбка радостная. Потом: «Великомученицы Варвара, Екатерина!» Еще несколько святых перечислила, потом опять упала, как неживая. Я продолжала Евангелие читать, святым маслицем мазать. И рано утром она открыла глаза и села. Я даже вздрогнула. И говорит: «Мама, принесите мне на ножки валенки. Пойдем Божию Матерь благодарить. Я причащусь, молебен закажем». Подала я ей валенки, плачу, а она умылась, оделась, шатается от слабости, но мы поехали в храм Всех Святых. Она причастилась, и все прошло. Сейчас она врач, и тоже матушка. Отец Константин был очень смиренный. Он исцелял не явно, а так, будто это не он.

Рассказала матушка Мария и о судьбе человека, который к благословениям отца Константина отнесся половинчато, то есть, что было легко исполнить, сделал, а что оказалось потяжелее, оставил. Не судя его, изложим эту историю для пользы читающих.
Звали этого раба Божия Николай. Был он, как говорят в народе, «мастер золотые руки», своим трудом хорошо зарабатывал. Еще в молодости у него случилась такая скорбь: пока был в армии, от него ушла жена, забрала сына, он ничего не знал о них, и жил один, новой семьи не заводил. Он был очень верующим человеком, даже, как говорили, тайные подвиги нес. Когда матушка Мария привела Николая к отцу Константину, старец долго держал его на пороге, смирял. «Ты и перекреститься-то не умеешь!» — отчитывал его. Николай не оправдывался, стоял покорно, только лоб вытирал. Испытывал его старец и одновременно перед ним смирялся: «Чего ты от меня хочешь? Я сам бестолковый, ничего не знаю». Николай просил наставлений. Он был человек состоятельный, старался подавать нуждающимся, но хотел все делать по благословению. И услышал от отца Константина такой совет:
— Помоги своим родным!
— Да мои вроде все сами богатые, — удивился Николай.
— Богатые, да не все. Ты поищи.
Это было сказано значительно, и тотчас сердце подсказало Николаю, что старец говорит о его давно потерянном сыне. Не откладывая, он подал заявление на всесоюзный розыск и вскоре получил известие, что его сын, теперь уже взрослый, живет на Украине. Оказалось, что он, действительно, нуждается; отец с радостью купил ему дом, помог встать на ноги. К счастью, сын тоже был верующим, ходил в церковь.
И вот получил Николай от старца Константина новое благословение.
— Поезжай в Кременчуг: там собираются делать иконостас — ты его сделай. А потом поедешь в Почаев, в монастырь, там примешь постриг, а через год ты скончаешься. Всего только год тебе потрудиться надо. А дом оставь сестре. Сестрой Николай называл домработницу, и это было открыто о. Константину.
Николай начал было исполнять благословение старца, но враг смущал его. Уже в Почаеве охватили ум и душу помыслы: зачем оставил нажитое чужому человеку? Решив для себя, что он вернется домой, все раздаст, а потом уж пойдет в монастырь, Николай приехал в Свердловск. К старцу пойти не посмел, пребывал в неопределенном положении. Между тем закончился год, как было сказано, последний в его жизни, и он умер.

В домашнем архиве отца Евгения сохранилась тетрадка, написанная рабой Божией Зинаидой. Это емкая повесть о скорбной жизни под водительством и молитвенной защитой отца Константина. Вчитываешься в эти, уже пожелтевшие от времени, листочки и видишь, как трудно было писать их престарелой, не слишком грамотной женщине. Но не смогла она промолчать, оставить под спудом свидетельство святости батюшки Константина. Низкий поклон ей за это. А история, поведанная ею, поистине, удивительна.
У Зинаиды был пьющий муж, частенько бил ее, приходилось забирать детей и ночевать у соседей. Когда Зинаида уходила, муж ее, Иван, тоже убегал из дома и напивался еще больше. Не было выхода из этого круга. У Зинаиды была знакомая монахиня, которая и посоветовала пойти к отцу Константину. Отец Константин выслушал все и сказал: «Не ходи никуда из дому, он тебя пальцем не заденет. Набери в рот воды, сядь на стул и сиди. Он над тобой стул поднимет, потом нож, а ты сиди и воду изо рта не выпускай». Зинаида исполнила этот совет буквально. Когда муж опять начал скандалить, она набрала в рот воды и сидела на стуле, не двигаясь, и молилась. В завершение скандала муж сбросил с божницы икону Николая-угодника, она вся разлетелась. Он сам испугался своего поступка, поднял икону и сказал с сожалением: «Рассыпалась. Сейчас и наша с тобой жизнь рассыплется». Стал собирать рамку, сколачивать, потом заплакал и ушел спать. Через несколько дней опять пришел нетрезвый с работы, ударил жену по щеке. Зинаида сказала: «Когда ударят тебя по щеке — подставь другую». Муж после этого долго сидел в комнате и плакал. «Так я училась побеждать врага» — пишет в своей тетрадке Зинаида. Перемены в муже происходили медленно, она читала каждую пятницу акафист иконе «Всех скорбящих радость», заказывала Божией Матери молебны и продолжала терпеть характер мужа. И снова не сдержался Иван, ударил жену сапогом по голове. Образовалась шишка, она долго болела. Зинаида все рассказала отцу Константину. Он посадил ее на стул и помазал маслом, как при соборовании, потом велел снять платок и саму шишку помазал. На прощание сказал: «Иди с миром». И вот по дороге что-то непонятное с Зинаидой произошло. Будто бы что-то встряхнуло ее, и она оказалась на земле. Пришла в себя, встала, голова не болела. Стала ощупывать больное место и не нашла болячки. Вскоре чудесный случай произошел и с мужем. Он работал экспедитором по доставке хлеба — ездил на лошади по деревням. В степи на бездорожье телега накренилась и его придавило ящиками. Помощи ждать было неоткуда, человек приготовился к смерти. Вдруг подошел старичок небольшого роста, ткнул пальцем в шею и сказал: «Опомнись». Потом отвалил ящики и исчез. Иван приехал домой и попросил Зинаиду посмотреть, что это у него болит на шее. Там была черная шишка. Пошел в больницу, там ничего не могли определить, предложили вырезать. Зинаида сказала: «Сиди дома и читай Евангелие. А я за тебя буду хлеб развозить». Он за месяц три раза прочитал все Евангелие. И снова ночью увидел того же старичка, который подошел к нему и спросил: «Ну, что, опомнился?» И в ту же минуту больной закричал жене: «Иди посмотри, что-то мокрое у меня по шее бежит». Зинаида промыла больное место (бежала кровь) и нигде никаких признаков болячки не нашла — не было ни рубца, ни пятнышка. В этом эпизоде нельзя не увидеть помощь отца Константина. По всей вероятности, именно он посоветовал мужу Зинаиды читать Евангелие. Здесь сразу вспоминается случай с болезнью и исцелением Тани К. К сожалению, подробностей в тетрадке Зинаиды не содержится. Зато сообщается, что с тех пор Иван стал верующим человеком. Жизнь в семье наладилась, супруги обвенчались, муж стал меньше пить, бросил курить.
Не раз отец Константин давал Зинаиде наставление: «Больше подавай нищим». И говорил он это как-то весомо, особо значительно. И еще запомнились ей такие его слова. Она спросила: «Как мы будем жить»? Отец Константин сказал: «Люди скажут, как вы будете жить». Зинаида не понимала, что это значит. Но уже после смерти о. Константина к ней попросилась на квартиру нищенка. Зинаида посоветовалась с мужем, он согласился и даже уступил свою комнату. Два с половиной года они ухаживали за старушкой, а когда она умерла, похоронили ее. И что же говорили некоторые люди? Что ухаживали они за старушкой небескорыстно, что осталось после нее много денег и даже дом. Зинаида плакала и вспоминала батюшкино пророчество: люди скажут, как вы будете жить. Потом Бог послал им бездомного старика, они и ему помогали. А досужие языки говорили, что старик им золото оставил. Пришла к Зинаиде знакомая монахиня и сказала: «Никому не пеняйте, это люди с вас грехи снимают». И в последующее время Иван продолжал во славу Божию помогать по хозяйству беспомощным старикам и старушкам.

Вот такую историю семьи, которой коснулась преображающая сила Господня, откровенно и бесхитростно поведала в своей тетрадке раба Божия Зинаида. Заканчивает она свои записки такими словами: «Простите меня, грешную. Ни одного слова ложного нет. Гусева Зинаида». Вероятно, столь же дивные истории могли бы рассказать о себе многие и многие люди, прибегавшие к помощи старца. И собранное нами — лишь малая толика свидетельств святости нашего земляка — отца Константина.
* * *
Это было в 1950 году. Жила в Екатеринбурге, называемом тогда Свердловском, девушка Екатерина Антонова1, добродушная, с характером простым и деятельным. Она была с детства верующей и, став взрослой, со всей серьезностью искала спасения. Катя слышала о том, что есть в городе благодатный старец и пыталась расспрашивать знакомых, не подскажет ли кто-нибудь его адрес. Но ничего узнать не удавалось. Кате оставалось только просить Бога о милости — послать ей духовного отца, и она усердно молилась об этом. И вот что произошло под праздник Тихвинской иконы Божией Матери. Катя стояла на Всенощной в Иоанно-Предтеченском храме. Местечко ей досталось как раз у Тихвинской иконы. Здесь к ней подошла знакомая девушка, Лидия, и проговорила: «Отец Константин велел привести тебя к нему. Он сказал: «Иди в кафедральный собор. Придет девица Екатерина к Тихвинской на Всенощную, приведи ее». Катя очень обрадовалась, и сразу после службы девушки направились к домику старца. Пришли, сотворили молитву и получили разрешение войти в келью. Она была очень маленькой, вид ее был самый аскетический. У одной стены стоял топчан, сколоченный из двух досок, с деревянным возглавием. Здесь лежало тонкое байковое одеяло. У противоположной стены находилась скамейка для посетителей, у окна — тумбочка. На стене висели две большие иконы — Спасителя и Божией Матери, и больше в келье ничего не было. Отец Константин принял свою новую духовную дочь строго. Стукнул легонько по лбу и приказал: «Напиши подробную исповедь — что ты делала в 7 лет, и в 14 лет». Таким же строгим представал перед Катей и в последующие встречи. Обычной фразой его при расставании была такая: «Больше не приходи. Ты неисправима». А через несколько дней встречал такими словами: «А, пришла! Слава Богу». Его очищающие, окрыляющие благословения Екатерина (а теперь монахиня Евпраксия) помнит и полвека спустя: «благословит — и ты как на крыльях». Три года он испытывал ее «на прочность» — выдержит или не выдержит его строгость. А потом сказал: «А! Выдержала? Слава Тебе, Господи»! С тех пор наставления его стали еще строже. Самых близких чад он учил полной преданности Богу. «Храни себя для Господа, — сказал он Екатерине, — воли Божией нет, чтобы тебе выходить замуж. Если выйдешь — будешь несчастна, а девство потеряешь — станешь бесноватой». Много раз испытала Екатерина на себе молитвенную помощь отца Константина.
— Батюшка, мне понравился такой-то молодой человек. Что делать, помогите. Этот юноша стоит между мной и Господом.
Благословение и молитвы духовного отца освобождали ее сердце. Одеваться батюшка заставлял просто, даже бедно. Ходить приходилось в стареньком пальтишке, так как новое старец не благословлял покупать. Платочек надо было надвигать на самый лоб. В трамвае двадцатилетнюю Катю называли бабушкой. Она за послушание терпела. Требования ее строгого наставника неожиданно могли измениться. Так он вдруг благословил Кате одеваться, как все. В праздник Всех Святых она пришла к нему после службы нарядная. Отец Константин посмотрел строго, помолчал, а потом задал вопрос: «Ты для кого так нарядилась»?
— Так праздник же, я из церкви иду.
— А! Для праздника? А я уж думал — женихов соблазнять.
Незадолго до его кончины Катя снова просила помочь в искушении: «Батюшка, мне понравился юноша Василий. Помогите».
— Не сниму. Пострадаешь.
Но через несколько дней после похорон, когда Екатерина усердно молилась на могиле старца, сердечное чувство ее вдруг изменилось. Василий стал безразличен, и она уже сама не понимала, что смущало ее.
Матушка Евпраксия рассказывает, что взгляд отца Константина всегда был внимателен и печален. Во всем Свердловске был открыт тогда единственный храм — Иоанно-Предтеченский. Отец Константин говорил, что будет такое время, когда церкви и монастыри откроются. И еще говорил, что если придут «к единой вере», то благодати в церкви не станет, и ходить в храмы будет не нужно, хотя бы вас гнали туда палкой.
Почти все певчие левого клироса Ивановской церкви окормлялись у него. Три раза в год ходили к нему все вместе: на день Ангела батюшки — 2 октября, на Рождество и на Пасху. С трудом втискивались в его крохотную келью и пели — величания, тропари, кондаки. Батюшка любил слушать духовные песнопения, и девочки старались неленостно. Не раз слышали от батюшки предсказания, что он уйдет из жизни в Пасху. Но не относились к этому серьезно — думали, что такое случится не скоро. Екатерина Антонова (матушка Евпраксия) хорошо помнит весну 1960 года. По разным причинам она все никак не могла собраться к отцу Константину и пришла только на шестой седмице Великого Поста. Накануне Екатерина получила письмо из Вологды от иподьякона Владимира. Владимир обращался к Екатерине с просьбой — пойти к батюшке Константину и взять благословение на него и его мать. Это было серьезное поручение, видимо, у Владимира были какие-то скорби, и Катя отправилась к батюшке. Он, встретив ее, сказал со вздохом: «Слава Богу! Каждый день собиралась, наконец, пришла». Катя передала просьбу Владимира. Он благословил заочно его, мать, потом мать самой Кати, и как-то особо сосредоточенны были движения его руки. Екатерина попросила и ее благословить. Тогда отец Константин к ее удивлению перекрестил ее много раз подряд, а последний раз со словами: «Это благословение на вас всех». О том, что она видит отца Константина в последний раз, девушка, конечно, знать не могла.
Наступила светлая ночь Пасхи. Екатерина, как всегда, была на клиросе. В тот год в Иоанновском соборе на Пасху служилось три литургии; и вот на высоте пасхальной радости, после первой обедни услышали: скончался старец Константин. И весь хор, только что радостно воспевавший ликование вечной жизни, в отчаянии от неожиданной вести заплакал детскими безутешными слезами. Вторую обедню пели только старшие певчие с правого клироса, а младшие лежали на полу в просфорне и плакали. Настоятель распорядился, чтобы к началу третьей литургии весь левый клирос был готов служить. На клирос приплелись кое-как, все были обессилевшими от слез, от горя. Екатерина постаралась как-то взять себя в руки, встала, перекрестилась, приложилась к иконе воскресшего Господа, и вдруг, как луч, ее пронзила мысль, что они не сироты. Отец Константин не оставит их, ведь он сейчас близ Господа и имеет большее дерзновение просить за своих духовных чад. Она сказала об этом подругам по клиросу. Все заметно ободрились и третью обедню отслужили, как полагается. А потом, как и в предыдущие годы, пошли к отцу Константину. И все, любимое им, спели ему — у его гроба.
Матушка Евпраксия живет сейчас в Тобольске, служит в церкви св. апостолов Петра и Павла. Ближние ее — служители и прихожане храма, паломники — много раз слышали от нее рассказы о дивном старце Константине. Много поведала она и составителям этих строк. А потом еще пришло письмо из Тобольска, в котором матушка Евпраксия дополняла свой рассказ о бесконечно дорогом ей приснопамятном старце.
«…по милости Божией я обрела счастье быть близким духовным чадом отца Константина. Может быть, это произошло потому, что отец мой, уходя на фронт, поручил меня Богу. Отец мой был глубокой веры, служил церковным старостой, из-за чего забирали его в тюрьму, потом выпустили. В 1941 началась война, его взяли в армию. Мне было 8 лет, я рыдала и уговаривала: «Папа, скажи начальству, что у тебя дети, маме будет трудно одной с нами». Он ответил: «Дочь, война! Защищать Родину надо». Затем произнес: «Господи! Я поручаю этого ребенка Тебе. Сам управи ею, как Тебе, Господи, угодно!» И с этими словами он сел в вагон, а через 6 месяцев его убили на фронте. Сестренка умерла от голода, когда ей шел 7ой год, брат попал под поезд. Мы остались с мамой вдвоем. Бог привел меня к отцу Константину, когда мне было 18 лет, и окормлялась я им 10 лет, до его кончины. Его окормление было — любовь, срастворенная строгостью. Где строгость, а где милость — по рассуждению. Духовных детей у отца Константина было неисчислимо много. К нему обращались и переписывались с ним многие игумении женских монастырей, открытых в то время, архимандриты мужских монастырей. Через своих духовных чад он оказывал монастырям и материальную поддержку. Между чадами его была видна любовь и никакой ревности, что тебя батюшка любит больше, а меня меньше. Мы отца Константина никогда не видели смеющимся, или улыбающимся. Он всегда имел «дух сокрушен» и два ручья слез, редко мы его видели без слез. Он учил непрестанной Иисусовой молитве и благочестивой жизни христианской. Батюшка Константин вел себя очень смиренно. Он предсказал, что уйдет от нас в Пасху, но не сказал, в каком году. Просил на кресте сделать простую надпись: «Здесь покоится прах дедушки Константина». Мы, девочки — певчие кафедрального собора, задали вопрос: «А кому вы нас тогда поручите?» Он сказал: «Никому из смертных не поручу, только Матери Божией и Ангелу-хранителю». Он говорил: «Сейчас трудные времена. Но будет еще и расцвет веры. Откроются все храмы и монастыри, но на короткое время. Это произойдет по двум причинам: «Первая — чтобы восполнилось число ангелов взамен падших, и вторая — чтобы на Страшном Суде никто не смог сказать: «Господи, а мы о Тебе не слышали, а мы не знали, что Ты есть, нам никто не сказал». Отец Константин говорил, что на Страшном Суде из монашеских рядов будут изгнаны нерадивые, а их места будут пополняться благочестивыми христианами. Старец говорил: «Когда Вас будут гнать за веру христианскую — не дадут ничего взять, никаких книг не будет у вас. Посему выучите наизусть три главы Святого Евангелия от Матфея — 5, 6, 7-ую. В этих главах весь Закон Христов. Когда вам будет тяжело, придите ко мне на могилку, все расскажите, я вам помогу».
Воспоминания Качалковой Магдалины Даниловны
Я первый раз пришла к отцу Константину за два года до его смерти, очень жалею, что мало походила к нему, не думала, что он умрет, казалось, всегда можно будет его видеть. Часто слышала, как люди в воскресение после службы собираются к отцу Константину. Я спрашиваю: «А кто он такой»? «А ты что, не знаешь?» «Нет, не знаю, расскажите про него и возьмите меня к нему». Мне одна женщина ответила: «Не можем взять. Он ведь не всех принимает». Мне очень хотелось пойти, хотя я боялась, что он меня не примет, раз он не всех принимает. Но все же с помощью Божией разузнала, где он живет, и пришла. Он спрашивает меня: «Зачем ты пришла?» Я ему говорю: «Мне хочется знать что-то о Боге». Я была молодая, только начинала в церковь ходить. Он спросил, с кем я живу. Я ответила, что у меня двое детей и муж-пьяница, дерется все время, и я боюсь, что он меня убьет. Он сказал: «Нет, не убьет: ты пуговку оторванную вовремя ему пришивай, следи за одеждой». Действительно, мой муж, если заметит, что пуговки не хватает или петля порвалась — такой поднимет скандал, готов убить за любую малость. Отец Константин его никогда не видел, а знал его характер. Потом батюшка стал рассказывать о себе. Тут слышу — пришли к нему люди, я подумала, что надо уходить, чтобы не мешать, но уходить так не хочется — прямо расстроилась. Не хочется уходить, потому что у батюшки так хорошо, но все же тороплюсь, чтобы люди не ждали из-за меня. Вышла из его кельи, обуваюсь и думаю: «Как хорошо здесь, как хочется еще придти к нему, но, наверное, нельзя, он же не всех принимает». Я это про себя думаю, а батюшка говорит: «Приходи, приходи на следующий-то раз». Его дочь Раиса потрогала меня за плечо и сказала: «Слышишь? Это тебе папа говорит». Он еще раз повторил: «Приходи, приходи на следующий-то раз». Я домой летела, как на крыльях — радовалась, что батюшка разрешил еще приходить. Потом уже шла к нему без страха. Скорбей куча — прихожу, жалуюсь батюшке. Боюсь, что муж порвет церковные книги, какие у меня есть, или иконочки выбросит. Батюшка успокоил, что не порвет, не выбросит. В церковь мы ходили всегда украдкой с детьми. Мама мне говорит: «Магдалина, ты уж не ходи в церковь в субботу и воскресение, а то он увидит, что вас нет, ругается, сердится. Так что пользы нет. Лучше ты в простые дни сходи». Я все это рассказала батюшке, он внимательно выслушал и говорит: «Когда у тебя появилось желание пойти в церковь, ты все бросай и беги в храм». Я так и стала делать. Почти всегда приходилось для этого убегать из дома. Да еще оглядываемся, не бежит ли за нами мой муж. И раз, действительно, был случай — он за нами гнался, а нам так хотелось успеть к помазанию, но не успели, уже конец был службы. Думаю: хоть к иконам приложимся. Зашли в боковую дверь, а муж пошел в центральную. Мы его видим, а он нас нет. Мы побежали домой, боялись, что догонит. Но благополучно приехали домой, а он пришел только на следующий день, оказывается, его кто-то дорогой побил. А он бежал с целью меня побить. Потом муж понял, что мы, несмотря ни на что, будем ходить в церковь. Я знаю, что это все по молитвам отца Константина.
Помню, раз я пришла навестить батюшку. Он, как всегда, принял меня очень ласково: словно мать — любимую дочь. А потом сел, наклонил голову и минут пять молчал. Я тоже молчала. Наконец, он поднял свою головку и говорит: «Вот придет время, ты будешь работать в организации, где много-много народу, и тебя будут спрашивать, веруешь ли ты в Бога. И ты обязательно скажи: «Верую», если ты скажешь: «Не верую», то ты пойдешь в ад, в вечный огонь, вечно будешь гореть. Ты меня поняла?» Я говорю: «Поняла, батюшка». А он: «Нет, не поняла». Сжал в кулак правую руку и стал сильно — сильно бить себя по груди, где сердце и продолжает: «Нет, не поняла, ты эти слова вот сюда положи». И снова начал второй раз говорить: «Ты будешь работать в такой организации, где очень много народу. Тебя будут спрашивать, веруешь ли ты в Бога. И ты обязательно скажи: «Верую». Если ты скажешь: «Нет, не верую», то ты пойдешь в ад, в вечный огонь, вечно будешь гореть. Ты меня поняла»? Отвечаю: «Поняла, батюшка». А он снова: «Нет, ты меня не поняла. Ты эти слова вот сюда положи!» И снова сильно-сильно бил себя по груди. И в третий раз сказал все точно так же. Как Господь Иисус Христос трижды спрашивал Петра: «Любишь ли Меня»? И после этого батюшка стал веселый, а мне и сейчас его жалко: он из-за меня сильно-сильно бил по своей груди.
И пришло то время, о котором предсказал батюшка. Это было спустя несколько лет после его кончины, в 1967 году. Мой младший сын учился в четвертом классе. Мы жили в новой квартире, и я работать устроилась на камвольный комбинат. Там насчитывалось тогда несколько тысяч человек. Пришла к нам домой учительница сына моего Саши и говорит, что она слышала от людей, как я вожу детей в церковь. Муж мой был дома, она к нему обратилась, и он говорит: «Да это все она!». Учительница почувствовала его поддержку и к Саше обращается, как лиса с хитростью: «Сашенька, когда мать будет тебя звать в церковь, ты ко мне беги. Я дам вам с Андрюшей (ее сын) денег, и вы пойдете в кино. Тебе ведь не нравится в церкви? Там ладаном пахнет, там одни старухи, там такой тяжелый воздух. Ведь не нравится, правда, Сашенька»? А он так серьезно, так спокойно отвечает: «Нет, мне в церкви нравится». Тогда она, как львица, на него накинулась: «Да что тебе там нравится»?! А он опять серьезно и спокойно ответил: «А я сам не знаю, но что-то мне в церкви нравится». И учительница тогда замолчала, притихла. Она думала, что я насильно детей вожу в церковь. И говорит мужу моему: «Что ж вы на нее смотрите? Я тогда пойду к ней на работу и всех на ноги поставлю». Муж этой учительницы там же, где я, работал. Она и поставила там всех на ноги. А незадолго до этого мне дали корочки «Ударник комтруда». Вызывает меня секретарь парткома и говорит: «Мы вам вручали удостоверение ударника коммунистического труда. Где оно?» Я говорю: «Сыну отдала. Ему корочки понравились, он себе из них сделал записную книжку, середину вырвал и вложил чистые листы». Секретарь на меня прямо обрушился: «Там Ленин был! Куда сын выбросил? Может, он сжег?!» Я говорю: «Не знаю, куда выбросил». Вот этому секретарю и поступила на меня жалоба, что я вожу детей в церковь. И начались мои мытарства, предсказанные отцом Константином. Начали меня вызывать в «Красный уголок», а там много начальников соберутся и допрашивают меня. Начальник цеха задает мне вопрос: «В какого же Бога вы веруете»? Я говорю: «В Бога, который создал все». Она повторила: «Который создал все? Ну, вас не переубедишь. Но вы хоть детей воспитывайте в духе коммунизма». Я отвечаю: «Я за детей скорблю больше, чем за себя, чтобы они были с Богом». Мне говорят: «Мы лишим вас прав материнства». Я ответила: «Если будет на то воля Божия, вы можете это сделать». И долго еще таскали меня, долго донимали, и в газете «Камвольщик» про меня писали, и домой приходили. Однажды, только началась смена, — опять за мной идут, я пришла, а их много собралось, начальников, в «Красном уголке». Я им сказала: «Вы, пожалуйста, не тратьте на меня время. Я здесь стою, а машины там стоят, и из-за меня другие рабочие простаивают. Для меня Господь превыше всего и, хоть что говорите, все бесполезно. И прошу меня больше не беспокоить этим вопросом». Они меня отпустили, но назавтра объявили лекцию: «Женщина и религия». Я не осталась на лекцию, потом меня опять ругали. Я очень благодарна отцу Константину, что он меня заранее предупредил о таком испытании: они образованные, вся власть в их руках, я вполне могла бы испугаться. Но он три раза повторил это предупреждение, так что я его не забыла. Это был великий старец. И великое было дело побывать у него.
Бывало, иду к нему со скорбями, а он меня с любовью примет, утешит и все объяснит, и я от него как на крыльях лечу. Куда девалась моя скорбь, моя печаль! Как-то пришла я к батюшке, а он посмотрел на меня очень серьезно, и говорит: «Евангелисты идут своей дорогой, пускай идут. А у нас есть святая Православная Церковь, и все спасение наше в ней. Без Церкви нет спасения, и надо благодарить Бога, что мы православные христиане и на правильном пути». Когда я пошла домой от отца Константина, то думала, зачем он мне про это сказал. Но на второй день после этого разговора приходит ко мне тетя моя и говорит мне: «Магдалина, тебя Таня (двоюродная сестра) хочет взять с собой. Она пойдет к евангелистам, они очень хорошо объясняют, что в Евангелии написано». И тут мне стало понятно, для чего отец Константин говорил мне о евангелистах. Если бы он меня не предупредил, я бы приняла это приглашение и пошла к ним, так как мне хотелось узнать больше о Боге. И если бы не наставление отца Константина, то где бы я была теперь? Может быть, далеко от нашей святой Православной Церкви. А сейчас я сердечно благодарю Господа и отца Константина: хоть я великая грешница, но я православная христианка, и мое спасение в Православной Церкви.
Еще расскажу о чудесной помощи отца Константина. Как-то мы с племянником пошли в лес за ягодами и заблудились. Туда, сюда — никак не выйдем, уже испугались. И я вспомнила, что отец Константин говорил: «Если в лесу заблудитесь, то кричите мне: «Дедушка!» И я вас выведу». Я говорю: «Виталик, кричи дедушку». А он меня заставляет. И я закричала: «Дедушка, иди к нам»! Раз пять покричала и вдруг позади нас женщины подходят и спрашивают: «Ну что, нашли дедушку-то»? Мы скорей у них дорогу спросили, они нам объяснили и говорят: «Дедушку-то не оставьте одного!» Спасибо батюшке дорогому, что он нас услышал и послал людей вывести нас.
Последний раз я была у него за неделю до его кончины. Он был веселый, обо всем у меня расспросил. Он знал, что мы последний раз видимся. Так меня утешил, как мать родная. Сказал: «Не скорби, молись, чаще ходи в церковь — все бросай и беги, ни на что не смотри, а иначе всегда будет какая-нибудь помеха. Ради святой Православной веры никого и ничего не бойся, только Бога бойся и грехов».

Большая духовная дружба связывала отца Константина с иеромонахом из Верхотоурья Игнатием (Кевролетиным)2. Они посылали своих чад друг к другу за благословениями, ответами на вопросы. Во времена гонений вместе скрывались в лесу, обморозили ноги. Когда в Екатеринбурге шла полоса арестов священнослужителей, чекисты приходили и к отцу Константину, конфисковали большое количество икон и книг, но самого батюшку не тронули, так как он был тогда парализован3. Потом здоровье его немного улучшилось, он даже зарабатывал семье на хлеб тем, что мастерил половые щетки из мочала и сдавал в магазины. Ему приносили записки и деньги с просьбой помолиться, эти деньги он отдавал в церкви и монастыри. Часто он давал эти деньги приходившим к нему людям с просьбой собрать посылку и отправить в монастырь.
Со старцем из Одессы отцом Кукшей отец Константин никогда не встречался, но у этих двух старцев была духовная связь. Отец Кукша говорил посетителям, если они были из Екатеринбурга: «А зачем вы ко мне приехали? У вас свой старец есть — отец Константин»!
Из воспоминаний протоиерея Василия Семенова:
Старец Константин, или дедушка Константин, как все его обычно называли, был известен не только в Свердловске, но и за его пределами своей прозорливостью, духовной мудростью и даром рассудительности. По священству старец был ставленником екатеринбургского архиепископа Григория (Яцковского), учинившего позднее григорианский раскол и объявившего себя митрополитом. Отец Константин в раскол не пошел, оставшись верным патриаршей Церкви, местоблюстителю Патриаршего престола, митрополиту Сергию (Страгородскому). Помню, как в первые годы войны старец Константин стал появляться в храме в качестве рядового мирянина — неприметный седенький старичок. Покойного владыку Григория он поминал в молитвах, но, конечно, не как митрополита, а как архиепископа. Вот в это время одна монахиня, матушка Евлампия, бывшая насельница Ново-Тихвинского монастыря, познакомила меня с отцом Константином, указав на него как на великого старца. Когда она подвела меня к нему, он, как я и теперь ясно помню, проницательно посмотрел на меня и загадочно спросил: «Видел когда-нибудь, как с неба падают звезды?» В следующий раз он, встретив меня, крепко поцеловал и пригласил к себе. Так я стал его постоянным посетителем. Спустя некоторое время на старца обратил внимание настоятель собора о. Николай Адриановский, подарил ему подрясник и наперсный крест (стало быть, у отца Константина ничего не было)4. Настоятель стал приглашать отца Константина в алтарь для участия в соборных богослужениях. Во время этих служений старец обычно вставал на самое последнее место, даже после молодого священника. На свое место становился он только тогда, когда сам архиерей указывал ему на него. И других он наставлял по заповеди Господней занимать последнее место где бы то ни было — за служением ли, на трапезе ли. В присутствии архиерея верующие толпами окружали старца, стараясь получить у него благословение, но старец отговаривался: «При солнце звезды не блещут». Несмотря на смирение старца, заметно было, что он вызывал у архиерея какое-то раздражение, вероятно, и своим внешним видом (бедная одежда, кирзовые сапоги, непричесанные волосы и т.п.), и своей сокровенностью. Со стороны некоторых духовных лиц была тенденция подозревать в старце некоего сектанта. Когда отцу Константину говорили об этом, он отвечал: «Ну, какой же я сектант, когда всех посылаю в церковь, без благословения епископа не исповедываю, не причащаю, никакого учения от себя не придумываю?» Раздражало многих и то, что не могли понять, кто он такой — монах, или схимник. Старец на это с улыбкой говорил: «И не надо об этом никому ничего знать… Что я, буду афишироваться, что ли? Буду, перед всеми раскланиваясь, говорить — а я вот кто — подвижник, молитвенник, схимничек?»
Старцу Константину довелось бороться с обновленчеством. Он вспоминал, как, находясь в противоборстве с одним обновленческим священником, посягавшим на захват православного храма, отстаивал этот храм. Оба они ночевали в этом храме. Отец Константин по-братски поделился с обновленческим священником хлебом и огурцом, а утром снова продолжилось их противоборство. После освобождения храмов от обновленцев батюшка Константин со своими последователями, по благословению правящего архиерея, прочитывали все помянники, оставшиеся в алтаре после обновленцев. Видимо, считая, что за простых, но искренно верующих людей, по неведению попавших в раскол, все равно необходимо всегда молиться. Однажды глубокой ночью батюшку срочно вызвали со Святыми Дарами «к больному». Но ложный вызов устроили, оказывается, обновленцы. Дойдя с ним до околицы, они избили его до полусмерти. Били по голове березовыми дубинками. С тех пор батюшка больше уже не мог служить, став совсем немощным, постоянно больным. Еще до этого случая отца Константина призывали к архиерейскому служению, но он по своему смирению от высокой чести уклонился.
В доме у него было очень просто: стены были изнутри бревенчатые, в его крохотной келье стояли только скамья-лежанка, тумбочка под окном и скамья для посетителей у противоположной стены. Постель его состояла из тонкого жесткого матраца и пары подушек. Под подушками у него находилась корреспонденция. Над изголовьем старца в углу были полочки со святыми иконами и крест для благословения посетителей. Некоторым посетителям он давал читать письма незнакомых ему людей, причем каждому подбирал такое письмо, которое содержанием своим было полезно именно этому человеку. Одних посетителей он встречал приветливо, с радостью, угощал тем, что у него было. Других, незнакомых, впервые пришедших к нему, он, бывало, встречал гневно, останавливая их прямо на пороге в его келию с предупреждением, что он не колдун, не пророк, не цыган. Одних он с отеческой любовью благословлял, от других прятал свою десницу за спину. Он каждому смотрел прямо в глаза, чего требовал и от других. Старец с первого взгляда видел тех, кто пришел к нему из праздного любопытства, соглядатаев, врагов. В беседах с женщинами он некоторых из них доводил до слезного покаяния, при котором они сознавались в своем колдовстве, чародействе. Приходили к нему с посягательством побить его и бесноватые.
Речь старца, его поучения, наставления были несколько загадочны, аллегоричны, не всегда понятны. Часто говорил он шутками, поговорками. Вспоминаются такие его крылатые слова: «Пророк на постели промок», «Сегодня награда, а завтра — тюремная ограда», «Ваша мода — на полгода, а через полгода новая мода», «Чем ниже — тем к Богу ближе», «К Богу-то близко, да склизко», «Не прозорливый, а прожорливый». Предупреждая от обольщения карьерой, старец говорил: «Не забирайся слишком высоко. С высоты-то упадешь, разобьешься и всех насмешишь, все будут смеяться. А когда на земле упадешь, тогда тебя все пожалеют и с любовью поднимут». На вопрос, как жить, чтобы спастись, старец отвечал: «Глаза завяжи, уши заткни, руки свяжи, ноги спутай, в рот положи яичко, вот так живи и спасайся». Одному очень развитому все замечавшему отроку он сказал: «Умочек-то закрывай на замочек». Старец часто напоминал о необходимости как можно чаще читать 5, 6, 7 главы Евангелия от Матфея, даже рекомендовал знать содержание этих глав наизусть, так как в них вся суть Евангелия, всей христианской жизни.
Старец обладал чувством юмора. Простодушных, наивных и духовно неопытных он обычно спрашивал о чем-нибудь со своеобразной добродушной насмешкой. Таким он говорил: «Простота-то бывает хуже воровства». Некоторых он с любовью слегка ударял тыльной стороной своей руки по голове — в лоб, в темя. Кое-кто пытался старца обхитрить. Одна девушка, опасаясь, что старец не благословит ее на замужество, пришла за благословением на брак уже после того, как юридически оформила его. Старец сказал: «Сначала надо было прийти за советом и благословением, а потом уже оформляться. Но теперь уже ничего не могу тебе посоветовать, ибо дело сделано. Бог благословит терпеть до конца, не расходиться». В дальнейшем этой женщине пришлось много пережить и вытерпеть от мужа-алкоголика.
Старец одних благословлял на вступление в брак, других посылал в монастыри. Многие обращались к нему за благословением, когда затруднялись в выборе работы. Почему-то он любил благословлять устраиваться в почтовые отделения на поездах. Очень многие люди решали свои проблемы по его благословению. Меня поразили несколько фактов удивительной его прозорливости, чему я являюсь живым свидетелем. Вот один из них. Старушка приехала к старцу за разрешением своей житейской проблемы. Они остались вдвоем со старичком. Содержать дом им становилось не под силу, вот она и просила совета, как быть. Старец посоветовал ей продать корову, оставив себе только несколько кур, разобрать дом и хозяйственные постройки, из разобранного выбрать добротный материал и построить хижину на три окошка, в ней жить, а остальное распилить на дрова, которых хватит им до смерти. Старушка передала совет и благословение старца своему мужу. Тот выругался и сказал, что старец уже выживает из ума, лежит на лежанке и выдумывает придумки. Благословение старца не было исполнено. Через некоторое время ночью у них случился пожар, загорелся дом. Огонь увидел человек с соседней улицы и поспешил на помощь. Этот мужчина отважился кинуться в огонь и вытащил полусонных хозяев на улицу. На стариках уже начинала тлеть одежда. Сбежались люди, разметали дом, затушили огонь. Из обгоревшего дома выбрали подходящий стройматериал, из которого удалось построить хижину на три окна. Все остальное распилили на дрова. Таким образом, у них все было сделано в точности, как советовал и благословлял старец.
И еще один поразительный факт. Одна инокиня обратилась к старцу по поводу приобретения для себя жилплощади. Старец ей сказал: «Тебе жилплощади много и не надо, два на полтора тебе вполне хватит». Через два дня эта инокиня умерла. А мне старец сказал: «Мужайся и крепись; много тебе придется всего вытерпеть, чтобы устоять на правом пути». Действительно, вся моя длинная священническая жизнь была исключительно тяжелой, страдальческой.
Чудесным образом старец узнал о существовании женского монастыря в Золотоноше. Однажды рано утром перед старцем предстала таинственная женщина, которая стала упрекать его в беспечности. «Вот ты лежишь, — говорила она, — без всякой заботы, а сестры в обители бедствуют, живут в голоде и холоде». Указала ему адрес монастыря и внезапно исчезла. Старец собрал посылку и отправил ее на указанный адрес. С тех пор завязалась связь между старцем и этим монастырем.
Однажды я пришел к старцу морально угнетенный, удрученный, даже с некоторым унынием. Старец предложил мне лечь на его постель. Я лег и тотчас же крепко уснул. Проснулся я бодрый, свежий, жизнерадостный, с некоторым притоком сил. Я полагал, что проспал у него целый день, но, посмотрев на часы, убедился, что спал совсем немного — только 15 минут.
Хочется упомянуть еще об одном замечательном случае. По благословению старца Константина одна девушка ездила в Почаев. Там она встретилась с иеросхимонахом Кукшей, которого совсем не знала, не знала даже его имени. Старец Кукша не спросил ее, откуда она приехала, но просил передать низкий поклон отцу Константину. Когда она возвратилась в Свердловск, отец Константин спросил ее, видела ли она отца Кукшу. Девушка ответила, что видела какого-то старичка, который прислал ему поклон. Батюшка улыбнулся: «Вот это и есть отец Кукша». Надо сказать, что эти два духоносных старца никогда в жизни друг друга не видели и даже не переписывались.
Помню, как я однажды зашел к отцу Константину и не увидел его в келии. Он окликнул меня сверху — с полатей, приделанных у самого потолка. Он предложил и мне туда залезть. Я с большим трудом взобрался к нему по скобам, вбитым в бревна стены, и удивился тому, как же немощный старец мог взобраться так высоко. Там он достал из своего сундучка медный крест и благословил им меня на жизненный путь. С тех пор этот крест является для меня дорогой памятью о старце, дорогой святыней. Последний раз я виделся со старцем месяца за два до его кончины. Он был молчаливым, каким-то отрешенным. Я несколько смутился его странным поведением и спешил попрощаться. Он как-то жалобно, пристально смотрел на меня в профиль, потом обвил меня руками и стал с содроганием рыдать. Я обнял его, сколько мог поутешал, и мы с ним расстались — уже навсегда. Когда я вышел и стал проходить мимо его окна, он постучал в стекло и стал с улыбкой низко кланяться мне, потом еще постучал и поклонился. И так до тех пор, пока я не скрылся из виду.
Отец Константин почил о Бозе в первую пасхальную ночь. Пропев пасхальный канон, он на корточках у двери своей кельи стал читать Новый Завет. За чтением Священного Писания он тихо и безмятежно предал свой дух «Богу духов и всякия плоти», воскресшему Господу. Старец завещал положить его тело в неокрашенный и необитый гроб, хоронить без всяких цветов, везти его на Ивановское кладбище непременно на лошади. Так все и было сделано. Старца отпевали торжественно на Светлой Седмице, при стечении множества верующих. Прах его покоится на Ивановском кладбище города Екатеринбурга, недалеко от могил писателя Бажова и цареубийцы Ермакова. Много лет спустя после кончины блаженного старца ежедневно можно было видеть людей, подошедших, чтобы поклониться его могиле, нередко кто-нибудь из них читал здесь Священное Писание. Мне доводилось слышать от верующих, что при решении житейских проблем, после усердной молитвы на могиле старца, они получают чудодейственную помощь.
* * *
По смирению своему отец Константин скрывал свой сан. Но приготовленное им смертное облачение было облачением схимонаха. Его глубочайшая молитвенная жизнь была скрыта от окружающих. Днем, если не было посетителей, он возился с правнуками, как обычный дедушка в большом семействе, а вечером, одевшись в монашеское, вставал на молитву. Рано утром близкие также видели его молящимся. Сколько он отдыхал ночью и отдыхал ли — ведает только Господь Бог.

Из воспоминаний Анны Петровны Карамышевой.
Отец Константин говорил: «В роще, где Александра Невского церковь, будет монастырь, колокола зазвонят, люди молиться пойдут». А говорил он это в конце пятидесятых годов, это вызывало недоумение, и казалось невероятным. Ведь кругом было лишь притеснение верующих. И вот через тридцать с лишним лет исполнилось предсказание.
Вспоминаю и такой случай. Поехали моя мама с сестрой в Тобольск к мощам святителя Иоанна. А тогда железной дороги от Тюмени до Тобольска не было, плыли на пароходах. Прихожу я вечером после работы к батюшке, а он говорит: «Не плывут, стоят». На следующий вечер снова захожу к нему, и он снова говорит: «Не плывут, стоят». Я стеснялась спросить, почему стоят. Прошло около двух недель, я прихожу к батюшке, а он говорит: «Завтра сестра еле живую мать привезет». Я не поверила, утром ушла в церковь, за мной прибегают и говорят: «Иди домой, сестра еле живую мать привезла». Действительно, оказалось, что мама дорогой сильно заболела. Я потом спросила сестру, почему они не плыли, а стояли. Она ответила, что двое суток пароход стоял, потому что был сильный туман. А батюшка из Свердловска видел духовными очами, как они стоят в тумане между Тюменью и Тобольском.
Мама моя жила в деревне, у нее сильно заболел зуб, и вот ночью в тонком сне пришел к ней батюшка, и говорит: «Открой рот». Она открыла, он помазал чем-то зуб, и боль прошла. Мама рассказала мне об этом, когда я приехала в деревню ее навестить. Я вернулась в Свердловск и при встрече с батюшкой передала ему ее рассказ, прибавив, что больше маму зуб не беспокоит. Батюшка ничего не сказал, только слегка улыбнулся. В другой раз у мамы сильно заболел желудок. Батюшка сказал: «Свари варенье из рябины и принимай по чайной ложке за 15 минут до еды». Она стала так делать, и желудок перестал болеть.
Был случай, когда молитвы отца Константина сохранили мне жизнь. Я мыла на работе окно, там была узенькая веранда, чтобы вымыть снаружи, нужно было встать на табуретку. Табуретка пошатнулась, но я упала на раму внутрь здания, а если бы упала на улицу с четвертого этажа, то неминуемо бы убилась. После работы пошла к батюшке. Еще ничего не успела сказать, а он мне сам говорит: «Ну, что, жива осталась?» Я убеждена, что он духовными очами увидел, что я в опасности и молился за меня, и за его святые молитвы Господь сохранил меня. Батюшка мне говорил: «Когда будет тебе плохо, зови меня на помощь. Я тебе помогу». Была я в Тобольске у мощей святителя Иоанна, и так не хотелось от святыни уходить! Я задержалась и прибежала на автобусную остановку «в обрез». Один автобус ушел на перерыв, второй и третий тоже. Я уже в отчаянии. Вокзал за городом, билет на поезд пропадает, на работе будет прогул. Перебегаю улицу с целью поймать такси и мысленно обращаюсь к батюшке: помоги мне, ведь ты велел к тебе обращаться, когда мне будет плохо. Только я так мысленно воскликнула, как вдруг из-под горы подкатило такси с пассажирами, одно место свободно. Я села, оказалось, что пассажиров еще надо на какую-то улицу завезти, а была весенняя распутица, они меня пугают, что я все же не успею к поезду, но я продолжаю в мыслях просить отца Константина о помощи. Таксист мчал быстро, я на ходу расплатилась, вбежала на платформу, потом в вагон, и тотчас поезд тронулся. Приехав в Свердловск, сразу пошла к батюшке на могилу, плакала и благодарила: «Батюшка, ты так далеко меня услышал».
Еще расскажу, как я однажды ослушалась батюшку, какое было из-за этого искушение, и как батюшка меня защитил. Он мне сказал по вечерам не ходить на кладбище. А я зимой в седьмом часу вечера проводила маму на вокзал и подумала: да ведь не так поздно, пойду через кладбище. Никого не было, я дошла до могилки батюшки, молюсь и целую крест. Вдруг вижу: за мной мужчина стоит — загораживает выход из оградки. Я уйти не могу, но и он дотронуться до меня не может, потому что я мысленно кричу: «Батюшка, помоги мне»! Только одни эти слова и были в голове. Я крестилась, кланялась и эти три слова твердила. Мужчина стоял какое-то время, потом пошел. На выходе с кладбища он опять приблизился ко мне, протянул руки, я отбросила их, потом снова так же, а потом слышу — он сзади меня говорит: «Куда я зашел»!? Я оглянулась, и увидела такую картину: его окружили плотно, в три кольца, мальчики лет по одиннадцать и кричат ему: «Дяденька, а тебе куда надо?!» Откуда взялось так много мальчиков и одинакового роста, я до сих пор не знаю. Я быстро побежала домой. А потом днем пришла к батюшке на могилку и просила: «Батюшка, прости меня, я не буду больше нарушать благословение, буду слушаться».
Один верующий человек шел однажды к домику отца Константина, и видел, как от дома к небу поднимается огненный столб.
Раба Божия Татьяна сидела у старца в келье и вдруг увидела, как лицо батюшки засияло и стало такое светлое, что невозможно было смотреть на него.
Великим Постом 1960 года один мужчина из Талицы передал вопрос, можно ли ему в Пасху приехать к батюшке. А батюшка ответил, что в Пасху все к нему придут. Так и случилось, потому что в Пасху он отошел в вечность, и все пришли прощаться с ним.

Молитва, составленная старцем Константином:
Слава Тебе, Господи, что ты нас не забыл, не прогневался на нас, не погубил, а милостиво к Себе приблизил через скорби, особенно нас ценною наградой наградил: скорбями, бедами, болезнями, презрением и поношением, клеветою и всякою обидою и лишением спокойной и радостной жизни. И да будет на все Твоя святая воля. Достойно и праведно взыщи с нас в сей жизни, но избавь вечного мучения, не лиши нас вечной блаженной жизни. Помяни нас во царствии Твоем. Веруем и уповаем на Твое великое милосердие. Не порази нас внезапной смертью, но даруй прежде конца покаяние. Слава Богу за все, буди имя Господне благословенно отныне и до века.
* * *
Сорок лет спустя после блаженной кончины старца Константина, в Радоницу 2000 года составители этих строк сидели у его смиренной могилы. Колокольный звон доносился от кафедрального собора, а перед нашими взорами тянулся людской поток. Нарядные, говорливые группы шли мимо нас, устремляя взоры к памятнику известного писателя на горке. При жизни писатель этот бывал в гостях у батюшки Константина, и старец тогда предсказал: «Я буду лежать у Вас в ногах». Так и вышло: на горке — холодная статуя безбожного сказочника, а под горкой — святая могила печальника и молитвенника земли уральской. Подходили к ней скромные люди, благоговейно крестились и кланялись. Рассказывали нам, что эта могила — святая, вспоминали случаи исцелений. У одной рабы Божией прошла болезнь ног после того, как она прикладывала к больным местам бумагу, лежавшую на могиле старца. Одна отчаявшаяся уже от горя мать приходила к старцу на могилу просить молитв за тяжело больного сына, и юноша вскоре выздоровел.
У могилы мы встретились с женщиной преклонных лет, Екатериной. Шла она с трудом, увидев нас, сказала: «Христос воскресе!», заплакала, стала вспоминать вслух батюшку, его заботу, его прозорливость, духовную силу его простых слов. Ее рассказ мы также помещаем в это повествование.
Был период в жизни Екатерины, когда она, глядя на неверующих знакомых, редко стала ходить в церковь. Отец Константин вразумил ее одной короткой фразой. Он сказал: «Ваша свеча на престоле угасает». Глаза у него были всегда печальные, так как он скорбел о чужих грехах. Пришла к нему женщина, у которой отнялась правая рука. Женщина спрашивала, можно ли ей креститься левой рукой. Отец Константин посмотрел на нее и задал вопрос: «Чужое брала?» Она опустила голову и еле слышно ответила: «Не знаю». Отец Константин еще вопрос задал: «Родителей била?» Она снова, не поднимая головы, ответила: «Не знаю». Он вздохнул: «Ну, крестись левой». Рассказывая, Екатерина все повторяла со слезами и радостью пасхальное приветствие: «Христос воскресе!».
Мы разложили на могиле сосновые веточки, принесенные ею, помолчали, глядя на строгий лик воина Христова под сенью смиренного креста. И Екатерина сказала, что одна духовная дочь отца Константина видела во сне его могилу и на ней лестницу, ведущую к небу.
Гражданами Небесного Иерусалима называет Православная Церковь людей, угодивших Богу праведным житием. Отец Константин — один из таких угодников, кто в годы духовного оскудения России не дал пересохнуть рекам воды живой, текущей в жизнь вечную. Благодаря таким, как он, духовным ратникам, Отечество наше осталось и останется Святой Русью, ибо присно святые сродницы наши светят концем Русския Земли, от невечернего света облистаеми, ихже сиянии облацы от страны нашея отгоняются варварстии и демони побеждаются. (стихиры на стиховне в Неделю Всех святых, в земли Российской просиявших)

Преподобне отче Константине, моли Бога о нас!

Составила раба Божия Галина.
Екатеринбург.
Ново-Тихвинский женский монастырь.
2000 год.

Составление сего жизнеописания стало возможным благодаря бережной памяти митрофорного протоиерея Евгения (Колыванова), протоиерея Василия (Семенова), матушки Марии Колывановой, монахини Георгии (Ярутиной), монахини Евпраксии (Антоновой), рабы Божией Александры (Першиной), рабы Божией Анны (Карамышевой), рабы Божией Ольги (Шипуновой), рабы Божией Магдалины (Качалковой), рабы Божией Зинаиды (Гусевой). Низкий им за это поклон.

1 Ныне монахиня Евпраксия
2 В 2000 году канонизирован как местночтимый святой в Соборе новомучеников и исповедников
3 По данным ФСБ уголовного дела на Шипунова К. Я. не заводилось
4 Вероятно, все забрали при обыске


Источник

среда, 15 августа 2012 г.

Шарташ XVIII века

Опубликовано: Вестник музея «Невьянская икона». Екатеринбург: Автограф, 2010. Вып.3. С.262-290.

В истории уральского старообрядчества селение Шарташ под Екатеринбургом занимает особое место. Имевшая общероссийскую известность деревня (в XIX в. село) часто упоминается историками церковного Раскола и писателями, поднимавшими тему русского староверия.

(…) 

Шарташ 18 века.
В историографии неоднократно упоминалось, что деревня староверов-беглопоповцев на северном берегу Шарташского озера появилась еще в XVII веке, причем часто называют и якобы точную дату, относящуюся к 1670-м гг. Очевидно, что подобное мнение восходит к статье А. Мякишева 1953 г. [1] Содержащиеся в ней данные вызывают у нас большие сомнения в подлинности.

Отметим также, что специалист по истории сибирского крестьянства XVII века В.И. Шунков, приводя список деревень Среднего Урала на 1710 г., Шарташской деревни не называет [2]. По нашим данным, деревни эти входили в состав слобод, впоследствии включенных в Екатеринбургское ведомство.

А при ближайшем рассмотрении реально известный Шарташ XVIII века следует воспринимать как одно из последствий рождения Екатеринбурга.

В 1744 г. жители Шарташской деревни составили челобитную, прося упорядочить отвод покосов, где, в частности, упомянули, что первые из поселенцев живут здесь со времен строительства Екатеринбургского завода.

При подворном опросе, проведенном в 1745 г. в подгородных деревнях Екатеринбургского завода, жители Шарташской деревни ― всех 136 чел. мужского пола ― также связывали свое появление в здешних местах либо со строительством Екатеринбурга, либо с более поздними временами. Большинство среди них были государственными крестьянами: Архангельской губернии ― 1, Астраханской ― 1 («калмацкой природы»), Казанской ― 4, Московской ― 10, Нижегородской ― 24 (в т.ч. трое из Керженской волости), Сибирской ― 5, Петербургской ― 5. Среди последних и Ульяна Ивановна Резанова со внуком Меркурием, муж которой Кирило Федорович и сын Степан к тому времени уже умерли, а сама она о происхождении мужа ничего не могла сказать. Монастырскими крестьянами и их потомками были 38 человек: вотчины московского Троице-Сергиева монастыря ― 18, Владимирского уезда ― 2, Вологодского ― 7, Нижегородского ― 3, Ростовского ― 1, Суздальского ― 3, Ярославского ― 4. Дворцовыми крестьянами и их потомками были: Московской губернии ― 3, Нижегородской ― 5. Из посадских людей свое происхождение могли вести 15 человек: Москвы ― 9, Нижнего Новгорода ― 3, Углича ― 1, Ярославля ― 2. Из бобылей Нижнего Новгорода ― 5, Ярославля ― 1, Чердынцев ― 1. Из ямщиков Нижнего Новгорода 5 и Владимира 3. Еще были двое выходцев из Польши (в т.ч. один «польской нации»), один ярославский богадельщик, трое «келейных жителей» Керженской волости, трое местных заводчан. Известно также, что в 1747 г. при подушной переписи екатеринбургских подгородных деревень (Шарташской, Становой, Пышминской, Решетской, Мостовой, Таватуйской) на Шарташе жили уже 153 человека мужского пола.

В 1762 году Верх-Исетская заводская контора извещала о доношении мирского старосты Шарташской волости: «Поселились-де и жительство они имеют в Шарташской деревне домами своими сыздавна, еще почти с начала заведения Екатеринбургского завода».

На допросах шарташцы обыкновенно показывали, что придерживаются «раскольнического толку, называемого поповщина», «софонтиевского согласия», «веры софонтиевского толку» и т.п. Среди них были известны и редкие приверженцы официального православия, как правило, пришлые, женатые на местных староверках.

В административном плане Шарташская деревня считалась подгородной со времени основания Екатеринбурга, жители ее до 1781 г. значились приписными крестьянами Екатеринбургской слободы. В 1727 г. Шарташ был формально приписан к Екатеринбургскому заводу, в 1760 г. после приватизации казенных заводов отошел Верх-Исетскому заводу (первоначально владения Р.И. Воронцова, затем С.Я. Яковлева). В 1778 г. деревня вернулась в казну и была приписана к Березовским золотым промыслам. С середины 1740-х гг. упоминается о Малой Шарташской деревне (иногда ее называли Сибирской); уже в 1770-е гг. Малая и Большая деревни слились. Известно и о других небольших шарташских выселках. В 1736 г., в условиях башкирского восстания, шарташцы обнесли деревню острогом. Во все времена к Шарташу тяготели также ближние старообрядческие деревни Становая и Сарапульская; в обиходе именно их, с Большой Шарташской деревней, называли тремя Шарташскими деревнями, «Шарташами» или «Шарташской слободой» (которой как административной единицы не существовало). После приписки к ВИЗу заводская администрация необоснованно ввела понятие Шарташской волости, с тех пор от Шарташа, Становой и Сарапулки избирался общий мирской староста. В 1781 г. после утверждения Екатеринбурга городом Шарташ стал обтекаемо именоваться подгородным селением или подгородной деревней. Тогда же с введением в заводском ведомстве волостного деления официально появилась и Шарташская волость. В декабре 1789 г. когда в екатеринбургское купечество и посад одномоментно записались 230 человек ― примерно половина тогдашнего шарташского мужского населения.

(…)

Следует признать, что поселение старообрядцев на северном берегу Шарташского озера в 5 верстах к северо-востоку от строившегося Екатеринбурга появилось по воле генерала Геннина, и это само по себе породило множество толков. Как известно, во время строительства Екатеринбурга в 1723-1724 гг. Геннину удалось без дозволения из Центра принимать на поселение пришлых людей. Поток их не стал массовым, и практика эта вызвала раздражение губернской администрации, а затем и осуждение Сената. Из доношения Геннина в Берг-коллегию от 25 июля 1726 г. известно и об особом его указе о поселении на Шарташе и о недовольстве, которое он этим вызвал: «К тому уповаю, здешние мои “доброжелатели” и того оставить не хотят, чтоб не донести, аки бы я староверцев при Шарташском озере противно указу селиться допустил. И на оное справедливость моя ответствует, что то самая злобная ложь будет, ибо я о поселении оных ссылаюсь на данный от меня Обер-бергамту пункт». Вероятно, тогда впервые и прозвучала где-то версия о «подарках» генералу от местных раскольников.

(…)

Раскольничий Шарташ заставил говорить о себе уже в самом начале 1725 г., когда расследовался переход известного в Уктусском заводе торговца Тита Сибирякова в «незнаемо какую шарташскую веру». Донос поступил от его компаньона екатеринбургского жителя Ивана Харчевникова, впоследствии первого ратушского бургомистра. Выяснилось, в частности, что к Сибирякову постоянно заходили пятеро местных «керженцев» во главе со Степаном Семеновичем Грязным, вместе читали Требник, зазывали на Шарташ его работника: «Чтоб он поехал и с женою своею на Шарташ для принятия веры, також, чтоб посмотреть, какие там старички живут, что попоек никаких не смечают, разве в праздничную пору посоветуют». Грязной на допросе показал, что родился в староверческой семье, жил прежде в Москве на Пречистенской улице и в Балахонском уезде, с малолетства зарабатывал по дворам черной работой. Сейчас был тесно связан с шарташскими жителями: «Священник у нас свой есть, который в домах у всех очищает и молитвы дает. Зовут его Никитою, а живет он на Утке в лесу за Демидовым… Ездит сам, и мы зовем, когда позовется. А пришел он с нижних городов, которые стоят по Волге».

В 1728 г. на всю губернию прогремело дело об изъятых у екатеринбургского заводского казначея Ивана Замощикова фальшивых червонцев. Подозрение в фальшивомонетчестве пало на нескольких екатеринбургских керженцев и шарташцев, в т.ч. братьев Заверткиных, а главным подозреваемым оказался Василий Иванович Сапожников. Новопоселенец подгородной Пышминской деревни, к тому времени он считался уже одним из ведущих екатеринбургских купцов. На Шарташе жили его братья и отец – нижегородский ямщик.

Здесь важно восприятие шарташцев со стороны: уже тогда их считали скорее торговцами или ремесленниками, чем обычными крестьянами. Сами они спустя много лет отмечали: «Ко удовольствию нас никаких крестьянских угодий, яко то скотского выпуска и пашенных земель не имеем, ибо оные деревни состоят в окружности лесов Екатеринбургских заводов и золотых промыслов… Только одна густая мелкая сосновая поросль». «И сами объявляют, что пашенных земель у себя нисколько не имеют, а только имеют единственно от огородных овощей себе пропитание». С 1720-х гг. жители деревни регулярно испрашивали себе проезжие паспорта до Нижнего Новгорода, в Москву, в сибирские города и т.п., куда ездили за товарами для Екатеринбурга. Ежегодно выезжали они и на Ирбитскую и Макарьевскую ярмарки. Среди местных промыслов всегда выделялись связанные с животноводством (кожевенный, свечной, мыльный), имелись и редкие для обычных приписных деревень, вроде портняжного и шляпного. В 1770-е гг. шарташский крестьянин Григорий Веселков занимался лаковой росписью деревянной посуды и железных подносов.

Кстати, во время следствия о Замощикове прозвучали традиционные для Урала XVIII века слухи о неявленных серебряных копях и тайных плавках серебра. Говорили о серебряной руде в башкирских землях, о наплавленном из нее «черном серебре» до девяноста пудов, о живущем на озере Аргази шадринском серебрянике, которому-де по мастерству было бы начеканить и «воровские» червонцы. Серебряный промысел во все времена существовал на Шарташе; нам известны имена шарташских серебряников Аверкия Филипповича Кузнецова (Аверкий Филиппов, нижегородский посадский человек), Ивана Хромых, Ивана Ссорина, ссыльного Ивана Рублевика.

Для Шарташа чрезвычайно важными оказались события 1733 года. В феврале из Екатеринбурга, Шарташской и Становой деревень организованно бежали 24 раскольника, многие с сыновьями, причем с Шарташа бежали 13. Из этих упомянем К.Ф. Резанова и Якова Свининникова. Семейству последнего суждено было стать едва ли не самым известным на Шарташе в XVIII веке. Отметим также, что о побеге известил, в частности, становский житель Степан Осенев, единственный тогда местный колокольный подрядчик. Сын его Иван Осенев примкнул позже к беспоповцам и стал одним из известнейших персонажей истории Раскола на Урале. О причинах побега и обстоятельствах скорого возвращения почти всех беглых нам ничего не известно. Но известно, что в мае Геннин определил перевести всех бездворных керженцев из Екатеринбурга в опустевшие избы Шарташской деревни. Сами шарташцы четко делили свою историю на «до» и «после» тех событий, помнили о них спустя десятилетия.

Возможно, с теми событиями каким-то образом связано и появление на Шарташе тайной часовни.

Осенью 1746 г. от екатеринбургского протопопа Иосифа Афанасьева о ней стало известно консистории тобольского митрополита. Донес о часовне обратившийся из раскола младший сын Я.Л. Свининникова Федор. Часовня находилась во дворе Ивана Власовича Третьякова (Ивана Власова), крестьянина вотчины нижегородского Троице-Сергиева монастыря, одного из участников побега 33-го года. Она представляла собой сложное сооружение из двух смежных изб без наружных окон и дверей, устроенных меж двух жилых домов с выходами через сени. В обеих устроены были самодельные иконостасы с холщевыми завесами и аналой, жестяные лампады, кадильные чашки и т.п. После налета солдатской команды 1 декабря часовня была разорена и описана. Изъято было более 60 икон. По словам Федора Свининникова, службы в часовне отправляли пришлые шарташские жители Иван Павлов и Борис Полянкин (живший у Афанасия Гусева), а также приезжавший с демидовских заводов 80-летний раскольничий поп Яков. Согласно расходившимся показаниям Третьякова, Гусева и Павлова, часовня была выстроена между 1726 и 1736 гг. (более 10 лет, 15 или 20 лет назад). Иконы и утварь предоставили сами шарташцы. По согласованию с консисторией часовня была разобрана, вывезена за деревню и 22 декабря публично сожжена. Изъятые иконы отослали в Тобольск, туда же отправили в кандалах и четверых упомянутых раскольников

(…)

Я.Л. Свининников происходил из нижегородских бобылей, от хлебной скудости с семейством своим перебрался в Невьянский завод Демидовых, оттуда в 1723 г. явился на Шарташ. Сам он и сыновья его занимались первоначально харчевым и рыбным промыслами; Якова Логиновича часто прозывали Чебаком, сыновей – Чебаковыми, иногда и Чебачатами. Сами рыбачили и на Шарташском озере, и на Верх-Исетском пруду. Торговали сукном, хмелем, медом и прочей мелочевкой, иной раз, и без уплаты пошлин. В конце 40-х годов братья Василий, Петр-большой и Петр-меньшой, как и многие другие шарташцы, обратились к мясному промыслу. Поначалу закупали говяжье сало и мясо по Екатеринбургскому ведомству и в Тобольском уезде, затем стали гонять рогатый скот от Ново-Троицкой крепости из Исетской провинции.

Более всего последствия разгрома шарташской часовни коснулись самих Свининниковых. Еще семь лет продолжались разбирательства по доносам Федора на собственных родителей: «Родные отец и мать Парасковья Павлова проклинают: почто свою веру оставил и ересь себе принял. И ежели-де будешь впредь в церковь ходить, то мы тебя застегаем плетьми». Показательно, что екатеринбургская администрация стояла на стороне старших Свининниковых, ссылаясь на 22 главу Соборного Уложения царя Алексея Михайловича: «Буде который сын или дочь у отца или у матери учнут извещать какие злые дела, и таким детям чинить жестокое наказание ― бить кнутом нещадно». Екатеринбургское духовное правление (протопоп Василий Калиновский), напротив, всячески порицало их: «Яко губители, а не родители чинят ему [Федору ― Авт.] разврат и Святую веру православную злохулительно и бессовестно поносят». Консистория, в конце концов, вытребовала Якова Логиновича с женой к следствию и духовному суду ― скованных в железа: «Понеже раскольникам, яко лютым неприятелям Государству, непрестанно зломыслящим, верить не велено, а велено расспрашивать их как злодеев».

(…)

По нашим данным, в православие перешел и о часовне Федька донес, оставаясь в прежнем своем бобыльском звании, после того, как перессорился со множеством односельчан, воруя огурцы из-под ящиков с грядок и вымогая деньги. Затем он, действительно, некоторое время жил в Екатеринбурге. Здесь по пьянке похвалялся, что за донос пожалован полковничьим рангом, а еще был замечен в попытке шантажа двух виднейших купцов-старообрядцев В. Сапожникова и Михаила Бармина ― якобы те поддерживали связь с попом Яковом. По его наводкам совершались налеты солдатских команд на Шарташ. Сам он находился под караулом и в Екатеринбурге, и в Тобольске, пока длилось разбирательство по доносу его на родителей. Освобожден был в Тобольске распоряжением Консистории, и если и оказался в рекрутах, так только по собственной своей воле, не имея возможности никуда вернуться, проклятый всеми и вся…

Якову же Логиновичу менее чем через год после освобождения с тремя старшими сыновьями оказалось по силам круто изменить судьбы всего местного купечества. В июне 1755 г. с двумя другими шарташцами они объявили медную руду близ озера Иткуль, а еще спустя год составили первую местную рудопромышленную компанию. Помимо 11 шарташцев в нее вошли и видный екатеринбургский купец Марко Васильевич Сапожников, и крестьянин Арамильской слободы Петр Зырянов ― впоследствии первый формальный городской голова Екатеринбурга (1766). При том компанейщики отвергли притязания на рудник статского советника Никиты Демидова. Естественно, им содействовала екатеринбургская Канцелярия Главного правления заводов (далее ― Главное правление).

(…)

Расцвет екатеринбургского рудного промысла пришелся на 60 – 70-е годы века, причем шарташские крестьяне всегда играли в деле заметную роль, а Иткульский рудник оказался «эпицентром» явления. Среди рудопромышленников-шарташцев выделялись Семен Кузнецов (сын упоминавшегося Аверкия Кузнецова), Тимофей Краюхин (сын выходца из Ярославского уезда), Иван Степанович Грязнов, Алексей Матвеев, Семен Соколов, Иван Косов, Тихон Бухонин. Последний, по происхождению крестьянин Московской губернии, прославился объявлением медного прииска по Чусовой. Занимался рудным промыслом и знаменитый на всю Сибирь противник официального православия Семен Сафонов (Украинцев).

В этой связи следует упомянуть и, вероятно, самого известного жителя Шарташской деревни ― первооткрывателя золота на Урале. Точнее его следовало бы назвать открывателем Березовского золотого месторождения, ибо золото на Урале открылось годом раньше на Шилово-Исетском руднике.

Общеизвестно, что Ерофей Марков (ок. 1695 г.р.), был выходцем из монастырского села Павлова Московской губернии. Повсеместны же две неточности в исторической литературе: отчество «Сидорович» и сведение о его службе штейгером после объявления золота Березовского месторождения в мае 1745 г. (начало промышленной разработки с 1747 г.). Между тем, во-первых, по всем ведомостям он всегда проходил как бесфамильный (т.е. фактически Ерофей Марков сын, Ерофей Маркович) и лишь при допросе в Главном правлении мае 1745 г. он назвался Ерофеем Марковым сыном Марковым. Во-вторых, крестьянин, тем более раскольник, тем более полуграмотный штейгерской должности попросту не мог получить. Единственную в своей жизни административную должность занимал он в конце 1730-х гг., был десятником. Уже в 1725 г. Ерофей значился постоянным шарташским жителем и, будучи в отлучке, не успел вовремя присягнуть Екатерине. После получения указа на рудоискательство он объявил еще по крайней мере один медный прииск в районе деревни и сам участвовал в его разработке на паях, т.е. стал обычным рудопромышленником. Умер он 9 августа 1769 г. Единственная его известная нам родственница на Шарташе родная сестра Евдокия умерла незамужней около 1752 г.

(…)

В ходе крупнейшей антираскольничьей кампании 1750 – 1753 гг. Шарташ оказался тогда одним из основных объектов внимания и Тобольской духовной консистории, и Екатеринбургской духовной следственной комиссии о раскольниках. Комиссию составили священник екатеринбургской Богоявленской церкви Афанасий Петров и священник Белоярской слободы Иван Федоров, депутатом от заводской администрации был назначен берг-гешворен Степан Владычин.

Следствие, касавшееся непосредственно Шарташа, началось летом 1750 г. Толчком к нему послужил донос Варзина о раскольничьих попах Федоре и Луке, укрывающихся в демидовских заводах: «Кои с 1746 года поныне, тайным образом приезжая в Шарташскую деревню, у тамошних жителей раскольников младенцев молитвят и крестят, брачившихся венчают, умерших погребают и прочее по раскольническому суеверию совершают». Допрошены были четырнадцать шарташцев, проходили по делу еще трое, в т.ч. Петр Свининников-большой и Борис Полянкин.

Тимофей Краюхин (зять невьянца Петра Зотова), поживший в Польше свояк его Миней Поляков (Строгаль), Яков Иванович Третьяков, выходец из Невьянского завода Родион Прокофьевич Казанцев, москвич Иван Парфентьев и бывший крестьянин московской Троице-Сергиевой лавры Василий Бабырин, балахонец Иван Ребров, выходец из Каргаполья Павел Клюквин и Иван Грязнов подтвердили, что в середине 40-х годов венчались или исповедовались у раскольничьих попов Федора и Василия «в Висимских лесах». Петр Свининников-меньшой показал о своем венчании с дочерью православного невьянца Антона Черноскутова Маврой: «Венчан я раскольническим попом Лукою, расстоянием от Невьянского завода на пример верст с 50 на горе, называемой Кузиной, в лесах в избе пустой, в ночное время». Рожденный в Казанском уезде Самойло Щербаков был даже крещен там. Многие вспоминали и о службах в сожженной в 1746 году тайной шарташской часовне. (Иван Парфентьев особо отметил: «Но за пьянством моим, которым я всегда одержим бываю, в то собрание на молитву меня не впускали»). А житель деревни Становой Гаврило Щепетильников сообщил о погребении без отпевания его брата, заметив мельком: «Понеже их раскольничьего попа не имеется ныне».

Он был сыном московского дворцового крестьянина Никифора Щепетильникова, который около 1726 года с двумя сыновьями сошел из родных мест от хлебной скудости: «Кормились мирским подаянием и черной работой». После 1730 г. они жили в лесах по р. Висиму (скорее всего, в тамошних лесных кельях), а в 1736 г. после челобитья Татищеву поселились в Становой. Г.Н. Щепетильникову довелось впоследствии послужить и верх-исетским заводским приказчиком, и первым городским старостой Екатеринбурга. Сын его, екатеринбургский купец Иван Гаврилович Щепетильников, упоминается в наших очерках настоящей серии и известен как иконописец, а возможно, и организатор иконописной артели на Шарташе в 1780-е гг. В разное время он владел двумя мукомольными мельницами на Исети; одну из них позже купил приказчик ВИЗа Г.Ф. Зотов, и она стала зваться «Зотовской», другая погибла при разливе Нижне-Исетского пруда.

Следствие 1750 – 1751 гг. проводилось весьма своеобразно. Выяснилось, например, что по подговору подследственного Краюхина подьячий выкрал копию секретного консисторского указа. Тимофей Федорович с отцом владел лавкой в мясном ряду екатеринбургского базара и всегда оказывал тому подьячему некоторую поддержку: «Издавна и ныне каждотретно [по третям года ― Авт.] при случае нужды до жалованья ссужает деньгами и говядиною». Из допроса подьячего известно об особенностях следствия: «К допросу раскольников выбирали не всех вдруг, но порознь. И как одного допросят, тогда ж и отпустят, который по отпуске по их раскольническому между собою неразорванному согласию может всем объявить, что в чем он допрашиван». И более того: «Следователи попы Петров и Федоров по допросе раскольников много раз в здешней мирской избе и в харчевнях обще с ними пили вино».

В ходе следствия были затребованы в Тобольск в кандалах Семен Парфентьев с сыном Андреем (бывшие жители московской Бронной слободы) и Иван Косов с женою. А в их домах по приказу Консистории искали и не нашли церковную утварь и старопечатные книги. Вероятно те самые, о которых Семен Парфентьевич просил в письме жену свою Авдотью: «Которые имеются служебные книги, то так, как глаза своего, берегите и никому не отдавайте в люди». И хоть пыталась Авдотья Степановна вытащить мужа и сына и делала намек консисторскому подьячему: «Принесла с собою зеленой меди чайник да горшочек да сахару голову и о приеме оных кланялась», однако сын Андрей все же принял тогда официальное православие. Семен же Парфентьев, или Парфенов, уже записался в екатеринбургский посад и послужил первым посадским старостой.

По увещевании принял тогда официальную веру в Тобольском Успенском соборе и житель Становой деревни Семен Михайлович Нуров; жена его Ирина рожала в те дни и выхаживала новорожденную и потому только и не была отправлена в кандалах вслед за мужем. И, разбивши кандалы, бежал из-под караула в Тюмени приемыш Марка Сапожникова Михайло.

…Семьи Сапожниковых и Нуровых были компаньонами по торговым делам. Бывший крестьянин московской Сергиевой лавры Михайло Алексеевич Нуров привел семью свою на Урал, первоначально в заводы А. Демидова, около 1732 г. В Нижнем Тагиле тогда жил по паспорту младший брат его Дмитрий. С братом занялись они торговым извозом, перегоняли лошадей в российские города, а Марко Сапожников закупал лошадей у башкир.

Иван же Косов остался при своей вере.

Жену его не трогали вовсе ― по словам Ивана Андреевича, она тогда собирала в Москве мужнины долги. От самого от него отстали, возможно, потому, что дал он, как показалось людям митрополита Сильвестра, чрезвычайной важности сведения. Он сообщил о якобы случившемся побеге группы старообрядцев из Невьянского завода, Шарташской и Сарапульской деревень в Польшу, Бухару и «Контайшину землю» (Джунгарию). И хоть Екатеринбург отрицал массовый побег, показания Косова вывели на группу невьянских жителей, укрывавших раскольничьего попа Луку. Среди невьянцев называлось имя Василия Харитонова (Лапшина) ― деда знаменитого екатеринбургского купца.

К весне 1752 г. в Консистории узнали от Екатеринбургского духовного правления о продолжавшихся на Шарташе крестинах, венчаниях и отпеваниях «вне церкви». Всего говорилось о 16 рожденных после генеральной ревизии 1747 г., 11 «потаенно венчанных» и 6 погребенных без православного отпевания. Особо отметим по-староверчески крещеных сыновей Ивана Грязнова Гавриила и Осипа (фамилия их хорошо известна благодаря простоявшей до середины XIX в. «грязновской» мельнице на Исети в черте Екатеринбурга), венчавшихся сыновей бывшего нижегородского крестьянина Петра Артемьевича Толстикова Григория и Филиппа (сын последнего купец Яков Толстиков прославился в начале XIX в. постройкой первой в Екатеринбурге единоверческой церкви) и венчавшегося же Петра Свининникова-большого. А жену Петра-меньшого Мавру Антоновну распоряжением Консистории еще осенью отсылали скованной, под караулом в Теченское поселье монахинь Далматова монастыря»; самого Петра-меньшого велели тогда содержать в тюрьме, «пока он раскольнического попа Луку не представит». Впрочем, продолжилось все это недолго, ибо уже несколько допрошенных показали, что попа Луки нет в живых.

А в апреле 1752 г. на Шарташе случился громкий скандал и отодвинул на второй план основное следствие.

Жена командира Екатеринбургских рот капитана Елизара Назарьева Анна Артемьевна заезжала по чьему-то приглашению на чьи-то именины на Шарташ. По некоторым свидетельствам, «была в то время пьяна и во объявленной Шарташской деревне ездила по улицам и пела песни». В обратный путь коляску ее провожали трое шарташцев, в том числе Петр Свининников-меньшой и шурин его Степан Черноскутов. На пути на них наехали трое верховых солдат, и ни те, ни другие не пожелали уступать дороги, а пожелали подраться. На помощь Петру прискакал верхом брат его Василий (жене его тоже досталось). Солдата Фрола Третьякова, поколотивши, обезоружили, насильно увезли на Шарташ, продержали там до утра, напоили вином (он утверждал, что тоже насильно), зашили порванную шубу и замазали кровавые пятна на ней мукой.

Показательно, как повели себя при дороге солдаты, не разобравшиеся, что раскольники везут «капитаншу»: «Наехали, будто разбойники и закрычали, чтоб воротить в сторону... [Солдат Фрол Третьяков ― Авт.] ударил проводника обнаженною шпагою… Товарищи его проводников стегали конскими плетьми… Жену Назарьева называли с прочими разбойницей».

Потом оказалось, что солдат Третьяков ехал на Шарташ за долгами, самовольно оставив караул. Его наказали тогда шпицрутенами, а спустя четыре года еще за несколько правонарушений присудили кнут с вырезанием ноздрей и каторжную работу. На допросах он всегда сильно упорствовал, «и едва в таких его поступках человек с десять с ног его валили».

Среди шарташцев горше всех досталось Петру-меньшому: наказание кнутом фактически означало пожизненное клеймо вора и разбойника.

В 1761 г. решением Тобольской консистории возобновила действия Екатеринбургская следственная комиссия о раскольниках. Составили ее иеромонах Тобольского Знаменского монастыря Евфимий, священник Билимбаевского завода Семен Алексеев и присланный из Тобольска прапорщик Яков Кокшаров. За исправление «неуказных треб» они успели допросить более тридцати староверов. Расследование коснулось более десятка шарташских семей. Среди них были Роман Комягин с женой, дочерью и сыном, выходцы из Керженской волости Иван Коуров с двумя сыновьями и дочерью, Семен Парфентьев с сыновьями Иваном и Андреем, Меркурий Резанов, Лука Аверкиевич Кузнецов.

На этот раз, однако, комиссии не дали развернуться. Поверенный Верх-Исетского завода Федор Артабалевский постоянно жаловался в екатеринбургскую администрацию: «Следователи своевольно чинили приписным раскольникам деревень Шарташской, Становской и Сарапульской напрасное разорение и крайнее в заводских работах препятствие… Приписной деревни Шарташской жители от домов своих все почти в бегах находятся от напрасных притеснений следователей». Недовольство высказывал екатеринбургский протопоп Федор Кочнев. Член Главного правления Егор Арцыбашев прямо грозил священнику С. Алексееву: «Тебя, попа, возьму в розыск и потом сошлю в Нерчинск в вечное поселение».

(…)

Владелец ВИЗа граф Р.И. Воронцов после встречи с Косовым оказал не просто моральную поддержку шарташской общине и не только напрямую обратился в Раскольническую контору Сената, но и проинструктировал посланца, а через него и тогдашнего старосту И. Грязнова, дабы те действовали юридически грамотно. Сверх того он обещал потратить личные средства на возмещение всех расходов Шарташа и на покрытие возможных штрафов (с последующим их возмещением заводской работой). Это редкий, если не сказать уникальный подобный случай в истории Урала. Кульминацией тех событий, как и в целом давления официальной церкви на Шарташ, можно, вероятно, считать арест на екатеринбургском базаре И. Грязнова и последовавший за этим массовый ― поверенный ВИЗа Андрей Щипунов уверял, что поголовный ― побег шарташцев в мае 1761 г. После этого вторично оказалась сорвана отправка монетного каравана в Петербург, и екатеринбургские командиры Игнатий Юдин и Егор Арцыбашев были вынуждены обратиться в Раскольническую контору Сената с просьбой завершить следствие.

Хотя младший Петр Свининников получил-таки плетей за показание по пьяному делу на прапорщика Кокшарова «слова и дела». А десятерых раскольников отправили «к увещеваниям» в Тобольск, в том числе шарташских жителей М. Резанова, Л. Кузнецова, И. Коурова с сыном Федором, Захара Комягина, Петра Свининникова-меньшого.

Комиссия, действительно, скоро прекратила деятельность, ибо с воцарением Петра III, а затем и в екатерининскую эпоху «неуказными требами» власти уже не интересовались. А интересовались власти беглыми. Интересовались, как это у них получается?

Шадринский колдун Яков Марков рассказал на допросе, как это примерно получается: «Обещал их увесть в приписную деревню Шарташ к кержакам, говоря им, что у тех кержаков поделаны особые для укрывательства беглых людей избы, и во оных имеются потайники под тремя полами, уверяя, что их никто там не найдет. А что-де те потайники у тех кержаков есть, и он, Марков, знает по тому, что Ольховской слободы крестьянина (…) две дочери девки теми кержаками приняты и поныне живут. А если-де оные кержаки их не примут, то-де есть у него приятель деревни Становой кержак же Федор Булычев, который-де деревни Шарташской к кержакам напишет письмо, то-де со оным беспрепятственно их примут».

Пойманные в разные годы беглые, называя на допросах Шарташ, говорили о стоящих «особо на отставку избах», выстроенных якобы специально для укрывательства пришлых людей, о возможности купить письменные или даже печатные покормежные, о двоеженцах или о постриженных в лесных кельях в монахи «лжестарцах» ― о пришлом Савве Пельмене или же о своем, местном «старце Тарасе, настоящим именем Тит Калашников». Или вдруг оказывалось, что на Шарташе правят по-своему духовные книги: «В Шарташской, Становской и Сарапульской деревнях не только тайно, но и явно начали раскольничью ересь размножать и книги новоисправной печати, переправливая по своему суемудренному мнению, продавать. Как то раскольник Василий Калашников сказался, что продавал Псалтирь со возследованием, коя по осмотру явилась подлинно переправливана». Кстати оказалось, что в конце 50-х ― начале 60-х гг., а значит, и во время деятельности Следственной комиссии, на Шарташе жил пришлый из Казанской губернии беглый раскольничий поп Петр Красноперов. Восемь лет подряд крестил и венчал тамошних жителей, часто выезжая и на демидовские заводы.

Еще говорили, что опять появилась на Шарташе часовня.

Нижегородский беглый раскольник из дворцовых крестьян Потап Яговитин рассказывал в 1769 г., немного преувеличивая, как жил в Висимских лесах, в черноисточинских, тагильских и лайских лесных скитах и на Кузиной горе: «Из коих вышел в Шарташскую деревню и жил той деревни в часовне в трудниках. И, живучи, усмотрел, что в той часовне черные и белые раскольнические попы родившихся младенцев только в воду погружают, а ничего не читают; браки венчают ― брата с сестрой, дядю с племянницей, кто б откуда к ним ни приехал венчаться, то и венчают; болящих исповедывают, также и здоровых ― как тутошних жителей, также и приезжающих, в великий четверток, и причащают неведомо чем; и церковь святую во всем порочат и злословят. Да к тому ж те шарташские раскольники к себе его, как и прочих пришлых всякого чина людей – солдат, помещичьих и монастырских крестьян, женок и девок – по нынешней ревизии в Земской конторе не записали».

И похоже, что укрывательства беглых старообрядцев на Шарташе становились организованными.

В то время в Тобольск из Польши старообрядцев выводили целыми партиями. Среди выведенцев сложился устойчивый слух, и многие специально направлялись в Екатеринбург: «Прослыша, что вышедших из-за польской границы при Верх-Исетском заводе приписывают при Шарташской деревне». И в апреле 1768 г. сибирский губернатор Денис Чичерин пожаловался тогдашнему главному командиру в Екатеринбурге генерал-майору Андрею Ирману: «Тотчас оказались из них великие побеги как из назначенных на поселение, так и из определенных в службу, целыми семьями с женами и детьми… Беглые солдаты и каторжные, которые, будучи одинокие, лучший способ пройти имели, [но] были пойманы. Единственно только из выведенных из Польши с семьями безвестно пропадали, почему не оставалось сумневаться, что оные всемерно вывожены… Присыльный Агафон Анбаров с розысков повинился, что он подговорил и отправил их в слободу Шерташ».

С пыток допрошенный показал, что с Шарташа специально приезжали организовывать побеги Исай Зубков и Иван Грязнов-малой, а на Шарташе беглых укрывал Никон Маслов.

Действительно, уже в мае в лесах по берегам Шарташского озера поймали восьмерых беглых мужчин и семь женщин. Всего беглых из Тобольска, местных укрывателей ― «пристанодержателей» и имевших паспорта выведенцев из Польши было задержано более шестидесяти.

Из подметного письма, подброшенного на крыльцо недавно построенного екатеринбургского Екатерининского собора, стало известно также о том, что мать беглого из Тобольска солдата просто заплатила укрывателям его на Шарташе. Грязнов под пытками назвал еще несколько имен укрывателей беглых и несколько же случаев «взяток» за укрывательства. Обыкновенно за одного человека брали от 20 до 30 рублей. А мать одного из беглых же солдат упомянула о связи Шарташа с селением Иргизы под Саратовом, «где вышедшие из Польши поселены».

В Тобольске, где также велись допросы с пристрастием, стало известно, что к шарташскому старцу Тарасу постоянно заходят (или заходили?) прибывшие из Тобольска старцы же Яков, Гидеон и Феодосий. Двое из них были выведенцами из Польши, записанными в новые полки, а затем бежавшие. Феодосий жил ныне в деревне Сибирской (Малый Шарташ). Якобы они и обговаривали все тонкости переправки беглых из Тобольска.

Тот, кого шарташцы называли старцем Тарасием, в 1744-м 23 лет от роду ушел из Екатеринбурга из бобыльской семьи Василия Михайловича Калашникова, пять лет прожил на берегу Черноисточинского пруда в лесной келье у старца Никодима, где и принял постриг. Когда тот исчез ― «скрылся, ушел, а куда не знает» ― с племянником его перебрался Тарасий к Нижне-Тагильскому заводу. Там, на речке Полуденной в 18-и верстах от завода в двух лесных же кельях жили старица с белицей и еще один дед. Около балаганов своих железной мотыгой взрыхляли они небольшой участок и сеяли хлеб, плели лапти и носили на продажу в завод. Потом ушел Никодимов племянник, одна за другой померли старица и белица, и там же у келий Тарасий с дедом их и закопали, ушел с лаптями в завод и дед этот и не вернулся. Потом и самого Тарасия схватили с лаптями дозорные полицейщики в Нижнем Тагиле на улице Ружейниковой. На допросе в Екатеринбурге в 1764 г. о двадцатилетней жизни его в лесах особо не дознавались и без лишних расспросов приняли на веру все им немногое сказанное. Пятеро шарташцев поручились по нем, что он сын своего отца, недавно умершего, и с тех пор жил он на Шарташе.

К тому времени меж заводскими властями и раскольниками сложилось согласие: власти не тревожат раскольников, если те исправляют положенную на них заводскую работу. А чьими руками ― их дело. Поэтому на Шарташе сложилась и другая, более изощренная, форма укрывательства.

В том же 1768 г. стало известно о массовой записи шарташцами пришлых людей «не рожденными от них детьми». Всего было выявлено 16 «сыновей» от 11 до 30 лет. Один из них был беглым крепостным из Коломны, один ― «польской нации пана Халецкого», двое ― незаконнорожденными детьми местной незамужней жительницы, остальные ― пришлыми государственными крестьянами, в т.ч. и демидовскими приписными. На основании указа Сената от 28 декабря 1766 г. всем им, включая крепостного, дозволено было остаться на Шарташа для исправления заводских работ.

Теперь уже доходило до того, что шарташцы втроем силой отбивали беглого крепостного с Шайтанского завода Никиты Демидова ― в 1765 г. его схватил дворник господского дома в Екатеринбурге. И обычными стали случаи добровольной записи пришлых людей на Шарташе; это называлось записью в вечную работу на Верх-Исетский завод графа Воронцова. Скорее всего, давала себя знать недавняя его открытая поддержка шарташцев, и, возможно, что-то подобное ему и обещал Косов в Петербурге. Можно судить об этом по жалобе протопопа Федора Кочнева в 1763 г. Некие-де «незнаемые люди», поселившиеся двадцатью дворами над истоком Иткульского озера на купленной земле Р.И. Воронцова, не допускают посланного священника с командой, не дают причислить себя к приходу Ново-Воскресенского села: «Вам-де до нас дела нет, мы-де люди графа Воронцова, и заведывать нас не надлежит. Слышали-де они от верх-исетского приказчика Щипунова ― когда в подушный оклад запишутся, тогда в приходе состоять будут. А православные ль или раскольники ― того о себе не объявили».

Кстати, на самом Шарташе, по словам Кочнева, ситуация была та же: «Священников с причетники за описью в домы свои не пущают». На 1760 г., по данным Екатеринбургского духовного правления, на Шарташе числилось 72 дома, по данным заводской администрации ― 96 домов: «Жительства во оной Шарташской деревне не весьма мало»). Спустя три года екатеринбургские священники насчитали около 150-и: «А кто в них жительство имеет, и коликое число мужеска и женска полу душ, не беглые ль откуду и из каких чинов, православные ль или раскольники ― здешнему Духовному правлению знать не по чему».

О том, что шарташцы всегда умели скрывать свои внутренние дела, свидетельствует следующий факт: о сильном пожаре, случившемся в деревне 8 мая 1766 г., официальный Екатеринбург узнал лишь спустя десять дней. Просто пожарище увидел член Главного правления асессор Яков Рооде, ехавший через Шарташ в Березовский золотопромывальный завод.

Согласно запрошенному от старосты рапорту, сгорело 30 домов, а пожар по неустановленной причине начался во дворе жителя Федора Иванова. Сенной сарай с оставшимися от зимы пятью возами сена загорелся в 8-м часу вечера, когда все уже спали. Почти тотчас заполыхали и близко стоявшие избы Иванова и соседа его Семена Парфентьева: «Вся та деревня имеет селение весьма стесненное строением». Никто не погиб, многие спаслись от пламени, выбежав в одних рубахах на устроенные у озерного берега бревенчатые обрубы. Туда же стаскивали скарб ― «шарабару», «шкарбет».

И в ходе расследования выяснилось, что ровно за неделю до пожара – само по себе довольно подозрительно – Иван Грязнов-малой и Иван Косов письменно объявляли: еще-де в феврале на Ирбитской ярмарке случившийся там из ссылки Петр Свиниников-меньшой грозился поджечь дворы четверых шарташских жителей. «На что многие ему проговаривали, что-де неподалеку живут от тех дворов и братья твои родные. И напротив того он сказал: я-де брату Петру и сестре велю выбраться, а Василья-брата сожгу совсем».

Петр-меньшой жил тогда в Ишиме, сосланный за грабеж вдовы ― пограбил он и пытался продать керженский кокошник и «правский» (подлинный) жемчуг. В Ишиме его допросили, за самовольный отъезд на Ирбить в третий раз наказали кнутом и сослали еще дальше ― в Усть-Каменогорскую крепость. Потом оказалось, в Ишиме жила, тайно сюда перебравшаяся с тремя сыновьями, жена его Мавра, здесь родила четвертого и потому только не отправилась за мужем дальше в Сибирь. Еще оказалось, что путь с Шарташа на Ишим вполне налажен и что часто ночевали у Петра-меньшого земляки его, заезжавшие в Ишимский и Ялуторовский уезды по торговым делам. Обыкновенно здесь покупали для Екатеринбурга и демидовских заводов рыбу возами и коровье масло бочками. Когда в Ишиме арестовали Петра Свининникова, в доме его попался и шарташский житель Василий Тягин с подложным паспортом.

Тягин состоял со Свининниковыми в родстве. Происходил он из государственных крестьян Московского уезда, на Шарташ перебрался с сестрой Матреной в конце 50-х к родной тетке. Здесь женился он на дочери Василия Свининникова, а Матрена вышла за местного Ивана Федорова, за глуховатость прозванного Байнаухом. И теперь оказалось, что родная деревня Тягиных под Москвой значится уже помещичьей. И вот Василия Тягина с женой и детьми под конвоем отправили работать барщину, а детям Матрены и Ивана Федорова-Байнауха суждено было остаться на Шарташе и стать известными екатеринбургскими купцами Байнауховыми.

Одним из последствий пожара 1766 г. явилось мирское обязательство несколько упорядочить дворовое устройство и уступить места от погорелых дворов, огородов и конопляников для проезжей дороги из Екатеринбурга в Березовский завод: «Также и бывшие переулки к озеру распространить на 4 сажени».

Большая проезжая дорога через Шарташ уже давно и серьезно влияла на местный уклад жизни. Особенно ярко это проявилось в 1760 – 1762 гг. Тогда, согласно указу Сибирского приказа, по Екатеринбургскому ведомству перемещались кабаки, и один из них должен был появиться на Шарташе. В октябре 1760 г. поверенных Екатеринбургской конторы питейных сборов шарташцы изгнали из деревни вместе с работниками и заставили вывезти срубные бревна для кабака: «При том с ними был и староста их Иван Бастыгин… Выговаривали: И тот-де плут, кто под кабак место отвел; А которые-де вами напредь сего вывезены бревна ― и те-де можно сожечь; А ежели ж-де вы впредь будете таковой же лес сюды привозить, то-де мы вас до полусмерти прибьем».

В Верх-Исетскую заводскую контору шарташцы подали мирской рапорт: «Егда оный [кабак] построен будет, тогда единственно все оной деревни обыватели, яко живущие в уединенном месте, принуждены будут терпеть от пьяных людей превеликие обиды, грабежи, воровство и проч. А заводским работникам за тем может последовать совершенная остановка, понеже и без оного поныне проезжающие с Березовских рудников ремесленники пьяным образом чинят многие обиды и некоторые покражи. А когда построен будет кабак, тогда многие из отпущенных в город для покупки хлеба вместо оного станут деньги пропивать на вине, зная, что тут команды их нет… А иные станут бегать от работы». Крестьянство поминало уже сложившийся в Екатеринбурге обычай заезжать в Шарташскую деревню «под образом гуляния для пьянства». Чаще прочих этим увлекались казаки ведомства Екатеринбургского комиссарства (бывшей таможни): «Известные напрасных обид содетели».

Против кабака выступила и Верх-Исетская контора, упирая на то, что основными потребителями будут прохожие березовские работники, но никак не шарташцы: «Все ― записные раскольники и вина пить люди не заобыкновенные. К тому ж, по большей части, все они обращаются для промысла в отлучках». Администрация золотых рудников (Григорий Клеопин), на землях которых стояла деревня, сообщила: «К тому ж около деревни Шарташской и в самой той деревне есть ширфы с золотосодержащими рудами».

В конце концов, общие требования поддержало и Главное правление (И. Юдин, Е. Арцыбашев).

(…)

Тогда же на Шарташе были поселены около 60 ссыльных ― фактически на них и были возложены заводские перевозки.

Ситуация опять изменилась в середине 1760-х гг. Во-первых, в команде тогда учрежденной Экспедиции изыскания цветных камней постоянно трудились ссыльные колодники ― до 200 чел. и более, и постоянное конвоирование их до Горнощитских и Становских (вблизи деревни Становой) мраморных копей обеспечивали крестьяне Екатеринбургской слободы. Во-вторых, в Екатеринбургском ведомстве наконец-то сняли таможенные заставы, и резко усилилась нагрузка на тех же крестьян по подводной гоньбе. И в 1766 г. жителей Шарташской, Становой и Сарапульской деревень причислили к обязанностям прочих крестьян Екатеринбургской слободы ― к исправлению подводной гоньбы, к конвоированию колодников и охране мраморных копей.

И надо полагать, отчасти поэтому, шарташцы так старались, привечая беглых, а может, и организуя им побеги. На плечи пришлых людей они готовы были взвалить заводские работы, себе оставляя лишь целовальничью службу.

(…)

Но главное, это неизбежно вело к вовлечению в торги и прибыльные промыслы. С учреждением в 1745 г. екатеринбургского посада многие из тех 43 бобыльских фамилий записались в него.

Так, в 1736 г. главы 38 бобыльских семей, многие с сыновьями, занимались торговлей, среди них более половины были шарташцами. Кожевенный промысел содержали шарташские жители Петр Корнилович Черных (Петр Корнилов, выходец из Балахонского уезда) и Василий Онучин; мясной ― Андрей Герасимович Соколов (также балахонец), Алексей Степанович Крылов (сын выходца из Балахонского уезда), Лука Тарасович Мясников (Лука Тарасов); харчевенный ― Филипп Герасимович Соколов и Степан Грязной; калашный ― Тит Сибиряков.

На 1752 г. из 30 не записавшихся в посад бобылей, занятых купечеством, почти все были шарташцы, в т.ч. И. Косов, Тимофей Пушников, Петр Кучин, Иван Украинцев-Найденыш (приемный сын И. Сафонова-Украинцева), Матвей Михайлович Сыренщиков с сыном Иваном, Р. Комягин, Петр Свининников-меньшой, Прокофий Казанцев с сыном Родионом, Тихон Дмитриев сын, Василий Киприянов сын и другие. Мясным промыслом занимались тогда А.Г. Соколов, Федор Никитич Краюхин с сыном Тимофеем, Лука Тарасов, Василий Тяжелов, Алексей Кумов (из крестьян московского Троице-Сергиевого монастыря), сын балахонца Алексей Степанович Крылов, Иван Коуров с сыном Иваном же, семья Вепревых; кожевенным ― П.К. Черных, И.С. Грязнов, Ф.Г. Соколов с детьми, Т. Бухонин; мыльным – Василий Кириллович Ярославцев (москвич), Василий и Петр-большой Свининниковы; пряничным ― Петр Толстиков с сыновьями Филиппом, Григорием и Иваном.

В первом же списке екатеринбургского посада 1747 г. в 204 чел. можно насчитать около двух десятков выходцев с Шарташа, в т.ч. А.Ф. Кузнецова с двумя сыновьями, Андрея Саешникова с двумя сыновьями, Ивана Меркурьева, Семена Парфенова с тремя сыновьями, Семена Сафонова с двумя сыновьями.

В 1750-е гг., несмотря даже на зарождение рудного промысла, основными доходными занятиями шарташцев начали утверждаться торговля рогатым скотом, мясной промысел, переработка продуктов животноводства. Тогда сложился и основной маршрут закупок скота и коровьего масла ― Троицкая и Челябинская крепости, куда шарташцы возили тележные колеса, ильмовые (вязовые) ободы и прочее местное рукоделие. Первоначально промысел был основан на собственной переработке. В частности, развитию кожевенного промысла способствовали росшие по берегам Шарташского озера дубравы – о них часто упоминается в заводской документации XVIIIвека. Для дубления кож в чанах требовалась кора дуба, в крайнем случае, вяза, а при мельничной плотине Грязновых на Исети имелась дубовая толчея.

(…)

К 1755 г. дело кож на Шарташе выросло до мануфактурного уровня. Кожевниками назвались тогда П. Черных, Т. Бухонин, семья Соколовых, Алексей Сенокосов, Федор Вепрев и еще четверо, в том числе две женщины. Сенат запретил в том году дубление кож с дегтем, и они перечли всё у себя готовое ― кожи яловичные черные, сухие крашенные, сухие не струганные, конины белые и черные, телятины. Счет шел на сотни.

Здесь неизбежно возникает тема противостояния купеческого Екатеринбурга и торгового Шарташа. В том же 1755 г. Екатеринбургская ратуша запретила крестьянский торг в самом Екатеринбурге и в радиусе 5 верст вокруг города. Увязано это было с изданием том году Таможенного устава, а направлено, естественно, в первую очередь против шарташцев. Более тридцати лет ратуша, затем городовой магистрат, а затем и городская дума издавали один за другим вполне резонные указы: шарташские жители не платят налогов в городскую казну, не несут ни посадских, ни купеческих повинностей, а только лишь гребут денежки с гостиного двора. Екатеринбургские купцы раз за разом жаловались в Главное правление, называя свою головную боль: «Их, шарташских крестьян, торги и застроенные лавки, амбары и балаганы не несут такой тягости, как екатеринбургское купечество».

Отметим только, что среди екатеринбургских купцов, наиболее рьяно выступавших против шарташских торговцев, большинство сами были выходцы с Шарташа, многие продолжали там жить. Именно они начали натиск на Шарташ. В 1762 г. тринадцать екатеринбургских купцов, в т.ч. пятеро природных шарташцев, пожелали устроить промысловые заведения на западном берегу Шарташского озера. Поселение их в 150 саженях от деревенской окраины получило название Шарташской промысловой слободы. Помимо жилья, огородов и выгона для скота Марко Сапожников устроил шляпную фабрику, кожевню и, видимо, салотопню, Семен Парфентьев и Сергей Ряхин ― кожевни и сыромятные заведения, Семен Бармин ― солодовню, Михайло Федоров ― мыловарню, Иван Бармин, Иван Докучаев, Матвей Маслов, Яков и Иван Резановы, Михайло Ряхин, Евсей Саешников и Борис Семенов ― кожевни.

Шарташцы негодовали: «Содержим при себе по небольшому числу для выезду лошадей и для пищи коров. И для прекормления оных в летние и осенние времена завели при той деревне около озера Шарташа по малым лужкам и по расчищенным местечкам скотские выпуски. И удостоили к тому озеру водопойные приступы. И тем довольствовались без нужды, ибо кроме оных других близ той деревни к тому скотскому выпуску угодных мест не имеется… И ежели они, посадские, то месят заселят, то шарташскому скоту не токмо выпуску быть, но и к водопою приступу не будет… А кругом той Шарташской деревни все лесные и чащевитые места, а с другую сторону по самую деревню отвод к Березовскому заводу, да и пригодных в той стороне к скотскому выпуску мест не имеется. К тому ж, где оные посадские отвод получили, на том месте намерены были споряд от деревни строиться домами шарташские крестьяне, и некоторые для того уже то место расчистили».

(…)

В те времена самовольно записавшегося в староверы на Шарташе крестьянина Тобольского ведомства еще могли по старой памяти побить палками, выдрать у него бороду, в цепях отвести в монастырь и две недели продержать голодом для увещевания. Но и выбранный от Верх-Исетской конторы поверенным Иван Косов мог запросто и вполне официально, хоть и словесно, попросить пильного теса на постройку на Шарташе часовни. И в 1773 г. администрация золотых промыслов сделала соответствующее распоряжение Пышминскому золотопромывальному заводу. Возможно, в Екатеринбурге запомнили, как двумя годами ранее, во время охоты на ватагу разбойника Рыжанка, сформированный из шарташцев отряд со старшим Захаром Комягиным показал себя более храбро, чем даже некоторые армейские офицеры. А в дни подхода к Екатеринбургу войска пугачевского атамана Белобородова шарташцев, наряду с прочими крестьянами ближних деревень, привлекали к устройству вокруг города рогаток и батарей.

В 1780-е гг. после административной реформы, даровавшей Екатеринбургу статус города, и после открытия Сибирского тракта здешние торговые люди в массовом порядке обратились к мясному торгу. Рогатый скот и лошадей от крепостей Исетской провинции водили тогда тысячами голов. Каждая шарташская семья, занятая мясным торгом, запросто держала на продажу от полусотни до полутысячи голов крупного рогатого скота. Один из Благиных (фамилия известна по их отношению к иконописи) держал 600 голов. На Шарташе завелись почти два десятка новых салотопен, кожевен, маслобоен, мыловарен и сыромятных заведений, сложилась еженедельная ярмарка скота и продуктов животноводства. Шарташ неуклонно превращался в город, и купеческий Екатеринбург не мог уже с этим мириться.

В 1788 г. губернская Пермь поддержала Екатеринбургскую городскую думу и лично городского голову Меркурия Резанова и утвердила много раз уже утвержденный запрет крестьянского торга ближе 5 верст от Екатеринбурга. В следующем году генерал-губернатор запретил и шарташские промысловые заведения, и Шарташскую ярмарку. 28 декабря 1789 г. в городской думе состоялась памятная запись всех состоятельных шарташцев в екатеринбуржцы, и иначе, чем падением Шарташа, это не назвать.

(…)

1. Мякишев А. Первооткрыватель золота Ерофей Марков. // Уральский современник. Свердловск, С.1953. С.233-243.
2. Шунков В.И. Вопросы аграрной истории России. М., 1974. С.109-110.